Далече от брегов Невы

Моё беспечное незнанье
Лукавый демон возмутил,
И он моё существованье
С своим навек соединил.
Я стал взирать его глазами.
Мне жизни дался бедный клад,
С его неясными словами
Моя душа звучала в лад.
Взглянул на мир я взором ясным
И изумился в тишине;
Ужели он казался мне
Столь величавым и прекрасным?
Чего, мечтатель молодой,
Ты в нём искал, к чему стремился,
Кого восторженной душой
Боготворить не устыдился?
И взор я бросил на людей,
Увидел их надменных, низких,
Жестоких ветренных судей,
Глупцов, всегда злодейству близких.
Пред боязливой их толпой,
Жестокой, суетной, холодной,
Смешон глас правды благородной,
Напрасен опыт вековой,
Вы правы, мудрые народы,
К чему свободы вольный клич!
Стадам не нужен дар свободы,
Их должно резать или стричь,
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.

И что задевало ещё больнее, ещё больше мучило — недавно случившееся в Кишинёве. Кишинёвский разгром не шёл из головы. Владимира Раевского по-прежнему держали в Тираспольской крепости. Орлов тщетно требовал над собою формального суда. Его попросту оставили «состоять при армии», — то есть числиться в рядах её, пребывая в бездействии. Пушкин знал об этом от наезжавшего в Одессу Липранди. Младший брат Липранди был адъютантом Сабанеева.

Не имея веских доказательств виновности Раевского, Сабанеев всеми способами изыскивал их, не гнушаясь лжесвидетельствами. Он пытался запугать солдат, получить от них нужные ему показания, но солдаты, верные Раевскому, в один голос твердили, что ротный командир учил их (чего в действительности и не было) верой и правдой служить государю. Солдаты не поддавались, а среди юнкеров и офицеров нашлись подлецы, которые из страха и из корысти показывали всё, что требовалось Сабанееву.

Юнкеру Сущеву, видя его бедность, Раевский помогал деньгами, принял в дивизионную школу, избавил от строгого судебного приговора, и этот же Сущев теперь клеветал на него. Поистине нет меры человеческой подлости.

Сабанеев добивался своего, не стесняясь в средствах. На очной ставке, когда Раевский доказал поручику Венжиколуцкому всю нелепость его показаний, тот чуть не со слезами воскликнул:

— Ах, если бы вы знали, что со мною делали! Сущев ещё не к тому меня склонял. А корпусный командир говорил, что я пропаду, если не покажу.

Вскоре Пушкин на себе испытал, как умел действовать Сабанеев.

Ловушка

Обстоятельства сложились так, что, живя в Одессе, Пушкин довольно часто виделся со своим кишинёвским приятелем Липранди.

Вынужденный выйти в отставку после разгрома «Орловщины», таинственный подполковник недолго сидел без дела. Воронцов, помня его ещё по Парижу, по тем временам, когда победоносные русские войска вступили во Францию и Липранди заправлял делами военной полиции, счёл полезным взять его к себе в качестве чиновника по особым поручениям. Продолжая жить в Кишинёве (там он был нужен Воронцову), Иван Петрович наезжал в Одессу по служебным надобностям.

В самом начале 1824 года, направляясь в Одессу, Липранди остановился, как обычно, в Бендерах у тамошнего полицмейстера майора Бароцци и застал у него несколько крестьян украинцев, явившихся для разбора какого-то дела. Один из крестьян — его звали Никола Искра — выглядел человеком лет шестидесяти: высокий, прямой, крепкий, волосы густые, зубы целы. Но Бароцци сказал, что этот бравый крестьянин помнит шведского короля Карла XII и его лагерь близ Варницы.

Порасспросив Искру, Липранди убедился, что тот действительно был свидетелем событий более чем столетней давности.

Сколько лет ему, Искра не знал.

По его словам, когда мать посылала его в шведский лагерь с молоком, маслом, творогом и яйцами, он был уже «добрым хлопцем». А женился год спустя после того, как татары, рассорившись со шведским королём, разорили его лагерь. Из всего этого Липранди заключил, что Искре лет сто тридцать пять, не менее.

Такой человек был находкой для графа Воронцова, который интересовался историей края. И действительно, узнав про Искру, граф обрадовался и назначил день поездки в Бендеры.

Но случилось так, что он поехать не смог. А Пушкин, знавший о поездке и желавший принять в ней участие, упросил Липранди (с разрешения графа) на обратном пути из Одессы взять его с собой.