Далёкая песня дождя

— На этом холсте я вижу ваше умение и не наблюдаю вашей души. Я учил вас правильно держать в руках кисть именно для этого. Мастерство художника — это лишь доступный ему по воле судьбы инструмент изображения до предела обостренных переживаний.

Вам предстоит большой тернистый путь творца. Поверьте тому, кто уже завершает этот путь: не беритесь за кисть с опустошенной душой, так как ни совершенные формы, ни уникальный цветовой колорит, ни филигранная игра света и тени не способны подменить палитру истинных чувств.

В тот день я принес картину домой, поместил ее под этот, тогда еще совсем новый, софит и скрупулезно рассматривал сантиметр за сантиметром, желая понять природу моей ошибки. Вывод меня обескуражил: в технике исполнения нет ни одного заметного изъяна! Значит, профессор прав, в произнесенном им содержится та самая истина, без поклонения которой бессмысленно творить.

«Ветер над люцерной», завершив свое дело, надолго исчез в кладовке, а мои новые бдения над холстом наполнились иным высоким смыслом. Порою мне казалось, что душа не вынесет этот постоянный шторм эмоций, и в один из «творческих запоев» разлетится на мелкие кусочки. Я словно заново учился жить, стараясь запрятать в кладовку памяти фальшь, притворство, лицемерие — все, что мешало свободе творчества, и извлечь из самых потаенных закромов правду переживаний, их истинный смысл. И вскоре мои неимоверные усилия принесли щедрые плоды. День за днем имя мое становилось все более узнаваемым среди творческого бомонда, а состояние обнаженных чувств стало для меня привычным. Может быть, поэтому появление этой красивой умной женщины в моей жизни было принято бурной феерией страсти, которую я справедливо назвал любовью.

Она вслед за мною погрузилась в это недалекое прошлое и внимала каждому произнесенному слову, словно пыталась впитать в себя их смысл и понять то, что раньше ей по каким-то причинам было недоступно. И сейчас мои воспоминания роднили нас еще больше.

— Завтра мы простимся. Хочу, что бы ты знал: я буду помнить каждую проведенную с тобой минуту и все, что связывало нас воедино. Прости меня за мою нелюбовь к тебе. Наверное, мое чувство гораздо глубже. Твою же любовь я оставляю тебе, если она не погаснет и останется нетленной через много лет, на свет родятся многие прекрасные полотна, даже шедевры.

Пройдет немного времени (жизнь коротка), я превращусь в сухую морщинистую старуху, а к этому сроку твои произведения в известных салонах мира и частных коллекциях будут как сейчас источать свежесть и радость бытия. И я хотела бы на склоне своих лет, может быть, в последний день моей жизни, заглянуть в такой салон, скажем, в «Moderna Museet» в Стокгольме, встать напротив твоей лучшей картины и плакать от счастья.[15]

11

— Бом! — продолжали свой волшебный бой часы.

— Одиннадцать!

Меня здесь нет, я там, далеко во времени и пространстве, там, где был счастлив и думал, что это навсегда.

— Серый…

— О чем ты? — я сделал вид, что не понял.

Она отбросила в сторону подушку и прижалась ко мне еще сильнее, всем своим горячим, еще не отошедшим ото сна и утренних ласк телом. Позади была наша последняя ночь вместе, ее мы провели на тахте в мастерской, и утром демонстрировали друг перед другом полную беззаботность, как будто ничего не произошло.

— Ты же снова пытаешься рассмотреть цвет моих зрачков для своей будущей картины. Я не ошиблась?

Я не отрывал взгляда от ее удивительных глаз. Она не ошиблась. Я задумал новое полотно, может быть, главное творение всей моей жизни. Так я хотел запечатлеть ее прекрасный образ навсегда.

— Ты зря ищешь в них что-то волшебное. Это самые обычные глаза, самого обычного цвета. В твоей палитре есть серый?

— Нет, — признался я и на всякий случай объяснил, — акварель он, как правило, грязнит, а в масляной живописи, конечно же, используется, но как вспомогательный.

Не желая вдаваться в тему материаловедения в искусстве, я предпочел вернуться в романтическое русло:

— Твои глаза имеют цвет апрельского неба в непогоду.

Она легонько приподняла бровь, а я все же спустился с небесной выси и коснулся грешной земли простым доступным разъяснением:

— Это когда серый граничит с голубым…

— Разве цвет глаз имеет значение?

Она медленно повернула лицо к окну, и ее зрачки мгновенно окрасились небесной лазурью.

— Серый — это же всего лишь смесь белого и черного?

Она снова повернулась ко мне и грациозно поправила спавшую на лоб густую прядь.

— Я не люблю черный. Для меня он ассоциируется с несчастьем, бедой, трауром. Хорошо, что ты не используешь этот цвет в своих работах.

Мне хотелось, чтобы эти редкие счастливые мгновения продлились как можно дольше. Я крепко обхватил ее нежное податливое тело и зарылся лицом в густые, всегда пахнущие морем, волосы.