Далекое и близкое, старое и новое

Конечно же я в первый же свой приезд в Берлин навестил генерала Петра Николаевича Краснова. Встретились как родные. Вспоминали совместную службу в Новочеркасске. Петр Николаевич приветствовал меня словами: «Ну а вы совсем не изменились». Мы не виделись 25 лет. Я же не мог сказать ему такого комплимента – уж очень он постарел. Но голова свежая, как и раньше. Одет Петр Николаевич был в немецкий китель, но с русскими погонами генерала от кавалерии.

Вскоре А.А. Власов назначил меня Главноуполномоченным Комитета Освобождения Народов России в Протекторате Чехии и Моравии. У меня была большая канцелярия. Главным помощником стал инженер Георгий Николаевич Юрлов – мой воспитанник по гимназии. Было много служащих, две машинистки. С утра до вечера приходили посетители с разными просьбами, и иногда приходилось принимать их по нескольку человек сразу. Приходило много казаков и неказаков со всевозможными просьбами: выхлопотать продовольственные карточки, продлить пребывание в Праге, устроить где-нибудь, чтобы хоть чуточку отдохнуть от войны, и тому подобное. Немцы все мои требования исполняли.

Один раз явился ко мне молодой человек в полуказачьей-полувоенной форме и просил устроить его в казачью часть. «Вы казак?» – «Нет, я был в Ростове подмастерьем у сапожника, а когда отходили русские вместе с немцами, я присоединился к казачьей группе и некоторое время с ними «казаковал». Потом меня немецкий генерал взял к себе ординарцем. Он мне верил больше, чем своим немцам. Немцу ничего не стоит сдаться в плен, а меня большевики немедленно расстреляли бы. Когда мой генерал был убит, я поступил в роту к немцам. Один раз ночью мы все спали в окопах. Просыпаюсь на заре и вижу, что я один – все ушли и меня бросили. Выглядываю и вижу, что в 150 шагах от меня большевики роют окопы. Я бежал и не хочу больше идти к немцам, которые бросили меня на съедение к большевикам. Устройте меня к казакам».

Несмотря на помощь, оказываемую немцам русскими эмигрантами в их борьбе с коммунистами, немцы часто относились к русским очень плохо. Инженер Герасименко¹⁸⁰ , мой воспитанник по гимназии, поступивший к немцам переделывать широкую русскую железнодорожную колею на более узкую немецкую, серьезно заболел дизентерией. В бессознательном состоянии он был помещен во временный немецкий госпиталь на той же линии, где переделывались рельсы. Когда его привели в сознание, увидели из документов, что он русский, и объявили ему, что он не может остаться в лазарете, так как немцы не желают, чтобы с ними лежал русский. «Но я на немецкой службе, у меня немецкая форма». – «Все равно вы русский и должны покинуть наш госпиталь». – «Куда же я пойду – ведь я же болен». – «А во дворе есть сарайчик, можете там перебыть».

В грязном запущенном сарайчике, на навозе, Герасименко лежал три дня. Никто к нему не приходил. Три дня он ничего не ел, что, конечно, хорошо при дизентерии. Почувствовав, что может встать, он вышел из сарайчика к шоссе, и первый проходивший автомобиль подвез его к деревне, где работала его группа. На вопрос шофера, почему он такой бледный, Герасименко ответил, что три дня ничего не ел. Шофер остановил машину, сделал ему гоголь-моголь и этим подкрепил его.

Своему начальнику Герасименко подробно все рассказал и просил перевести его на другую службу к Киеву, где у него оставались родственники. До восстановления сил Герасименко освободили от работ. Он пошел по деревне, зашел в один дом и, утомленный, молча сел на лавку. В избе было несколько человек, и все очень враждебно смотрели на пришедшего немца. Отдышавшись, Герасименко попросил пить. «Да вы русский? Мы думали, что вы немец. Что с вами? Что вы хотите? Мы вам все сделаем». Сразу же на столе появилась закуска, сало, самовар. Узнав, что у Герасименко дизентерия, сказали, что эту болезнь у них в деревне в каждой хате умеют хорошо лечить. Герасименко остался жить у них до перевода в Киев.

Спустя несколько месяцев я опять был вызван вместе с генералом Абрамовым в Берлин на заседание Комитета Освобождения Народов России. Вдруг во время заседания выходит говорить речь тот самый пьяница-казак, дьякон-расстрига, в епископском одеянии, с панагией на груди. Оказывается, он ездил в Варшаву, куда съехалось много архиереев, бежавших от большевиков, и один возвел его в сан дьякона, другой сделал иереем. Так он дошел до епископа, а сан архиепископа он уже сам себе присвоил. Я все это рассказал Андрею Андреевичу, и речь самозванца в отчет не поместили.