Дали глазами Аманды

Следующей зимой мое пребывание в Париже началось с торжественного вечера, на который меня привел Дали. Это была премьера фильма Анатолия Литвака, где играла Миа Фарроу. Дали часто виделся с ней в Нью-Йорке и рассказывал мне о ней анекдоты. Когда он ее встретил, она играла уличных девчонок. Дали любил ее невинный вид и короткую черную пелерину, которой она соблазняла всех. В конце концов она без памяти влюбилась во Фрэнка Синатру, и поскольку последний не приходил на встречи, Дали вынужден был играть роль «селестины» (сводницы из пьесы Фернандо де Режаса). Тогда началась ожесточенная погоня по Нью-Йорку за Синатрой, окруженным телохранителями и перемещавшимся со сверхъестественной скоростью в лимузине с телефоном (что еще больше впечатляло Миа). Дали вздыхал:

— Это была самая трудная свадьба в моей карьере «селестины»! Мы хотим встретиться в «Эль Морокко»? Он сбегает через кухню! В «Лягушке»? Он только что вышел.

Естественно, Миа все больше и больше в него влюблялась.

В итоге Миа все-таки женила на себе Синатру, и сейчас приехала в Париж без него, на премьеру своего фильма в театре «Мариньи». Мы вместе ужинали у «Максима»: Миа, похожая на маленькую девочку в своих белых чулочках, и я, в страусовом боа от Биба.

Мы говорили по-английски. Миа много смеялась, вспоминая все далинианские выходки.

— Вы помните «лимузины»? — спрашивал ее Дали.

— Да, конечно. «Лимузины» и «швейную машинку» Я все помню. — отвечала Миа, задыхаясь от смеха; «лимузины», «швейная машинка!»

Английский Дали не выдерживал никакой критики. У мэтра был большой словарный запас, но его произношение все портило. Он артикулировал каждый слог, добавляя лишние гласные то тут, то там. Особенно забавно в его устах звучало слово «butterfly» (бабочка). Он произносил «boutereflaille-hi», делая ударения на «hi». И в то же время он утверждал, что записал вместе с Рексом Харрисоном, профессором из фильма «My fair lady», пластинку с уроками английского языка!

Миа захотела пойти к Кастелю, где три года назад мы познакомились с Дали. Там она попросила, чтобы ей сыграли «Strangers in the night», песню ее мужа, и пошла звонить ему по телефону. Я услышала, как она кричит: «I love you, Darling, I kiss you!» Связь со Штатами была плохая.

Дали был разочарован ее отвратительной прической (у нее были такие же длинные волосы, как у меня, когда он с ней виделся в последний раз) и ее поведением. Несколько лет спустя мы снова встретились с ней в Нью-Йорке, на обеде в Трайдерс Вик. Она была со своим новым мужем, дирижером Андре Превеном. Она только что усыновила несколько китайчат. Это доконало Дали. Я заметила, что жинесты прошлых дней одна за другой преподносили ему неожиданные сюрпризы. Другим его разочарованием была актриса Эли Мак Гроу, которую он называл «Христом» из-за ее бледности и томного вида в те времена, когда она еще была манекенщицей. Став кинозвездой благодаря «Любовной истории», она перестала замечать Дали и не отвечала на его телефонные звонки. Он был очень обижен.

— А вы, малышка Аманда, вы тоже перестанете со мной знаться, когда станете знаменитой? — спросил он.

— Пока вы будете хотеть меня видеть, я буду оставаться вашей малышкой Амандой, — отвечала я. — Это вам однажды покажется, что я стала старой и неинтересной.

— Никогда! — запротестовал он. — Мы всегда будем вместе, и вы это знаете.

Чуть позже его друг Ирис Клерт попросил нас прийти на одну из своих выставок. Там мы встретили Леонор Фини, которая пригласила нас к себе на ужин. Она жила около площади Победы. Тут-то и подтвердилась ее репутация «кошачьей мамы». Несмотря на свою привязанность к этим животным, я вынуждена была признать, что всему есть предел, потому что представители семейства кошачьих просто кишели под ногами.

Кстати, на вечере Леонор Фини напомнила нам, что именно она делала эскизы костюмов для «Вселенского собора любви», пьесы Оскара Паниззы, поставленной Йоргем Лавелли. Дали подал Лавелли мысль ангажировать меня на немую роль женщины, посланной дьяволом. Тот попросил меня прийти попробоваться в театр, где шли репетиции, и Дали решил меня сопровождать. Он уселся на кресло в партере и наблюдал за тем, как Лавелли заставлял меня ходить по сцене и изображать, что я нахожусь под воздействием какого-то внутреннего видения. Во время этой дрессировки раздраженный Дали неоднократно прерывал нас. По его мнению, все это никуда не годилось. Режиссер-постановщик дал понять Дали, что это он руководит игрой актеров. Дали был с ним не согласен, он видел эту сцену совсем по-другому. В результате мэтр увел меня. Мы покинули театр разочарованными.

— Ну и кретин это тип! — взорвался Дали. — Он ничего не понял!

Он рвал и метал, видя меня, повинующейся режиссеру, по его мнению — бездарному.