Дальнее зрение. Из записных книжек (1896–1941)

Великий Пифагор понял в свое время, что великая гармония чисел наиболее приближала его к пониманию действительности какова она есть! Эта гармония есть покоящаяся Истина, какова она есть сама по себе, покоящаяся реальность, покоящаяся красота.

Гармония есть целое. Целое есть гармония частей. Части не предшествуют целому, и лишь целое гармоническое дает реальный смысл своим частям. Средневековые номиналисты стояли за первичность «частного». Реалисты, напротив, убеждали в первичности «общего». К тому же сводится современный спор между индивидуалистами и социалистами-контистами. Но действительность принадлежит целому, целое же есть гармоническое, и наша идеализация есть тот единственный орган, которым мы постигаем впервые реальность как гармоническое целое.

«Древо познания добра и зла» если «открыло глаза» человека, то именно в том смысле, что дало человеку понять его активность в идеализации, тогда как реальность без идеализации распадается на дисгармонирующие, противоборствующие частности. Разрушив «целое», искуситель оставил человека пред бесплодными попытками восстановить реальность из «частного» или организовать ее из «общего». Талисман «целого» ведь безвозвратно утерян вместе с секретом идеализации.

Существеннейшая особенность сумасшедших по сравнению с нормальными в том, что они не способны к общему делу, к организации, к коллективу. Они все крайние индивидуалисты, каждый погружен в себя. Впрочем, у них возможен «коллектив» в порядке дрессуры. <…> Нормальный коллектив, т. е. общество в собственном смысле, строится не дрессурой, а принципом собеседника.

Интегральный образ, который сейчас переживается нами, например, восприятие человеческого лица, – лучше сказать, само человеческое лицо, которое сейчас перед нашими глазами, – это определенно творимый и интегрируемый образ во времени, и лишь потом вторично мы начинаем полагать его как законченно-неподвижную форму в пространстве. Насколько нам удается уловить его своеобразную гармонию, понять его как целое, интегрирующее свои части и побеждающее их многообразие, дело идет об определенной работе наших центров, активно отбирающих отдельные рецепции, приходящие на сетчатку. Мы можем заметить, как общий интеграл лица изменяется и переинтегрируется в зависимости от новых только что уловленных черточек или от наших новых настроений. Иногда прежний сложившийся интеграл как бы расплывается в этих мелочах, разинтегровывается, перестает нас интересовать. Иногда интегрируется вновь, в новое, почти не узнаваемое целое: одно и то же лицо прекрасной Гинцбург синтегрировалось одинаково цельно и, однако, так неузнаваемо на разных портретах Серова. Еще более различны его интегралы в переделке Серова и Сомова! Едва верится, что это одно и то же лицо!

И лишь вторично, в порядке мысленного препарирования, мы отвлекаемся от текучести и временности этого интеграла и начинаем рассматривать его как вневременную постоянную форму в пространстве!

Нет ничего отвратительнее самоуверенности и глупой морды, которая подходит к вам со снисходительной улыбкой самоуверенности: дескать, я «все в тебе понимаю» и «даже сочувствую». Но именно так относится человек, потеряв в брате идеализируемого собеседника! С этого момента он стал глух и слеп и в сущности ничего не понимает и не может понять в человеке. Но именно это обещается будущим поколениям «объективными» методами изучения психологии. Будет царство немое и глухое, ибо никто никого понимать не будет при уверенности, что каждый для себя все понимает! На вопрос, заданный в лечебнице параноику: хорошо ли ему тут, – он отвечал: «Все переносимо, за исключением разве только оловянных глаз психиатров, которые упрутся в вас с тупою уверенностью, что они все в вас понимают! А сами-то ведь ничего не понимают!» <…> Вот и наши ученые Вагнеры готовят будущему человечеству своею «объективною психологиею» значительное отупение к междучеловеческим отношениям. Потеряли личность, потеряли собеседника, а значит – потеряли самое главное. Собеседника не построить из тех абстракций, которыми живет филистер! Нельзя построить брата и ближнего из тех успокоительных схемочек, которыми себе на успокоение заслонили себе жизнь спокойные кабинетные люди. Ибо собеседник, брат и ближний есть принципиальное беспокойство!

Слепая сила синтеза, предполагаемая Кантом в основе рассудочной деятельности, конкретно выражается в возобновлении и смене все новых отдельных синтезов в сознании человека. Это – дологические, «явочные» продукты сознания и подсознательной организации.

Одаренность – большее или меньшее изобилие синтезов при прочих равных условиях.

Вместе с тем, это большее или меньшее богатство доминант и быстрота их смены в организации.