Дальнее зрение. Из записных книжек (1896–1941)

Та реальная сила новой истории, которую мы называем наукой в современном нашем смысле, чужда рационализму и рационалистическим вожделениям с самых своих истоков в эпоху Возрождения, чужда также, как Леонардо да Винчи чужд схоластам средневековой Сорбонны. По сравнению с древним и средневековым рационалистическим «ведением» <…> сдвинулся сам искомый идеал познания. Акцент ставится не на тонко разработанное «учение без противоречий» <…>, а на самоотверженное распознание конкретной, повседневной реальности, как она есть. Не так, как мне хочется, чтобы она была, а так, как она есть сама для себя. Отныне не реальность вращается и тяготеет около моего законодательствующего «рацио», но мой «рацио», если он хочет быть в самом деле разумным, вращается и тяготеет около реальности и ее законов, каковы они есть, независимо от моих пожеланий. На место того древнего спорщика, с каким препирался Платон в своих «Диалогах», становится сама реальность, поскольку она непрестанно ограничивает вожделения моей теории. Теория постоянно силится расползтись в универсальное учение, а факты реальности всегда вновь и вновь встают перед ней, как новые границы и новые поучения. Теория утверждает: «Вот как оно по-моему должно быть». А реальность возражает: «А вот как оно есть!»

Насколько государство по принципу своему есть организация и гарантия силою, ученые же, как некий класс, склонны угодничать и преклоняться пред тем, что сильно; очевидно, для класса ученых всегда найдется уголочек при дворе великого Чингизхана. В общем, эти поймут друг друга.

В тот час, когда марксистское общество утратит последние зерна, взятые из христианского предания и занесенные из Евангелия, оно погибнет!

Упаси Бог от теоретиков, от полудуров, от моральных уродов, от всяких привилегированных, аристократов и олигархов! Думают все предвидеть и ничего не видят!

Безумные теоретики из праздных интеллигентов запутали понимание здравых людей, умевших стоять прямо жизни и нести на себе «работу веры и труд любви».

Пролетарский социализм в своей разрушающей энергии и есть праведный суд над европейской культурой с ее биржею, комфортом и бессердечием. Но в созидательной энергии он, к сожалению, есть лишь продолжение все той же культуры и духа ее!

Большевики арестовывали преподавателей своих «коммунальных курсов», если те говорили о возможности веры в бытие Божие. Одного арестовали за то, что он сказал слушателям-красноармейцам: «Глуп тот, кто не верит в Бога».

Для того, кто сам не рассуждает, безотчетные речи ста тысяч дураков будут всегда убедительнее слова одного умного человека.

«Император» – первоначально – полководец. Затем царь стал называться «императором» и тем самым царю усвоились атрибуты полководца. У нас на Руси только с Петра прежнему образу благотворного царя были приписаны эти, несвойственные ему, атрибуты полководца-военачальника; притом были подчеркнуты в новом имени «императора» как атрибуты существенные. Когда к Петру обращались с вопросами веры, он отвечал: «Я только солдат, и эти высокие вопросы меня не касаются». Так потом и повелось, что русский царь стал не «только», но преимущественно солдатом, а дело веры, дело высших теократических задач отошло от его образа… Это не простой предрассудок, что уху старообрядца претит этот новый, чуждый термин «император»! Он не отвечает настоящему, древнему теократическому образу русского благотворного царя. На место идеальных черт царя Константина, Феодосия Великого, Юстиниана они вносят совсем другие идеалы из… кулачного права средневековой Европы. Это не может не оскорблять слуха церковного русского человека.

Несчастное сектантство петроградских деятелей 1917 года, зашибленных теориями, своим «прошлым» и своими «именами», исказило, губило, делало невыносимо глупым ведение дел в народе.

Здесь впервые французы заговорили о Франции в третьем лице, выделяя свои классовые интересы из ее общей жизни. Осуществилось древнее предупреждение: в чем осуждаешь другого, в том судишь и самого себя, усмотрев начало классового эгоизма в прочих человеческих группах, пролетариат сам впал в тот же час в откровенный классовый эгоизм и исключительность. <…> В 1871 г. начал откристаллизовываться классовый эгоизм пролетариата. Смена классовых эгоизмов, ложные объединения людей около классово-экономических знамен – вот общее духовное направление революций, как бы ни были возвышены при этом словесные идеалы и общие формулы!