Дальше ваш билет недействителен

Довести Лауру до слез – это преступление против человечества! Расстрел мирного населения на дорогах! Фашистские зверства, и Гитлер – это я! При первой возможности я свернул с трассы и остановился где‑то на рыночных задворках в Ренжи среди ящиков с цикорным салатом. Я хотел обнять Лауру, уверенный, как настоящий мужчина, что она немедленно простит меня. Не тут‑то было!

– Не прикасайся ко мне! – рыдала она. – Ты задонок!

– Подонок, – тихо поправил я.

– Ты разговариваешь со мной таким тоном, каким мне жить не хочется!

Я открыл было рот, но поди распутай этот грамматический колтун.

– На, забирай! – Она рванула с шеи золотую цепочку и бросила мне.

– Но, Лаура, дорогая, это подарок твоей матери.

– Тем более! Забирай! Мне от тебя ничего не надо!

– Да это мама тебе подарила, еще когда ты была маленькая!

Она схватила цепочку, открыла окно и вышвырнула золотой комочек в лужу.

– Вот видишь, видишь, что ты наделал!

Я выскочил, под проливным дождем нашарил цепочку и попытался отдать Лауре.

– Нет! Нет, все кончено!

– Да это ведь не я, а…

– Все, все, плевать! Я больше не хочу! Все окончательно и безворотно, так и знай! Хочу домой, в Бразилию, хочу ближайшим самолетом потерпеть аварию с концами!

Она подняла стекло и, не переставая плакать, прижалась к нему лицом. Я целовал ее сквозь стекло. Промокший до нитки, я обошел машину, чтобы сесть за руль, но Лаура защелкнула дверцу изнутри. Что ж, я стал раздеваться: снял шляпу, плащ, пиджак, рубашку с галстуком. Когда же принялся расстегивать штаны, в глазах Лауры появилось что‑то похожее на интерес и даже уважение. Я снял трусы, ботинки и носки и стоял под дождем в чем мать родила. Это явно задобрило и словно бы даже утешило Лауру. Она опустила стекло “ягуара” и спросила:

– Зачем ты это делаешь?

– Не знаю, – отвечал я. – Я не бразилец.

Тут она наконец улыбнулась. А потом улыбалась еще и еще, обнимая меня. Она вышла и подобрала мои одежки, но я отказался надеть их и до самого Парижа просидел за рулем нагишом. Чтоб показать ей, что еще способен на любовные безумства.

Я вылез из ванны и стал слоняться по пустому и, что ни миг, пустевшему все явственнее дому. Четыре кресла и диван в гостиной отчаянно зияют, все вещи и вещицы томятся бесхозностью. Вокруг полумертво. И самые знакомые предметы – не более чем следы мнимой жизни, которую я, может, прожил бы до конца, не подозревая, что она ненастоящая, не встреться мне ты, Лаура. Если бы не ты, я бы и не заметил, что меня нет. У нас дурацкие представления о рождении. Чтобы родиться, мало появиться на свет. Дышать, страдать, даже наслаждаться еще не значит жить, постичь же, что это значит, можно только вдвоем. Счастье вырабатывается совместными усилиями. Вот проходят секунды, проходят минуты, и этот длинный караван нагружен пряными крупицами счастья – ведь он идет к тебе.

Зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал твой голос, в нем звучали тревожные нотки:

– Алло! Алло! Это ты?

– Лаура…

– Ты меня испугал, я подумала, это не ты.

– Мне тоже так кажется, когда тебя нет рядом.

– Что с нами будет, Жак? Что с нами будет? Счастье – это… это что‑то бесчеловечное. Все время ждешь беды.

– Ну, может, как‑нибудь все утрясется.

– Что утрясется, счастье?

Твой голос задрожал. Да ты, никак, плачешь.

– Мне страшно, Жак! Мне так хорошо с тобой, так хорошо, что я… ну да!.. все время жду чего‑нибудь плохого.

– Не бойся и не думай, что жизнь потребует с тебя расплату за счастье. Жизнь – капризная штука, ее не поймешь, но бесспорно одно: ей все едино. Где счастье, где несчастье, она не разбирает. Идет себе, не глядя под ноги.

– Ты прочитал мое письмо?

– Какое письмо?

– Я написала тебе прощальное письмо перед отъездом в Венецию.

– Постой…

Я порылся в стопке писем на столе и нашел:

Жак, между нами все кончено. Больше я тебя не увижу. Когда ты прочтешь это письмо, меня уже не будет на свете. Прости меня. Я не могу без тебя жить.

Я снова взял трубку:

– Прочел я твое письмо. Приятно было?

– Ты себе не представляешь! Наревелась всласть. Так здорово играть в страшилки, когда на самом деле нечего бояться. Страшно люблю, когда оказывается, что ничего ужасного не произошло.

– Что‑то вроде магического заклинания?

– Ага, бразильские штучки.

– Да, но я‑то каждый раз пугаюсь. А когда‑нибудь, наоборот, это будет всерьез, а я не поверю. Зачем ты это делаешь, Лаура?

– Сказать по правде?

– Да.

– Просто из суеверия, это все равно что постучать по дереву. Я ведь не шутила, когда сказала, что все время боюсь. Когда я счастлива, мне всегда не по себе, как будто я в чем‑то виновата.

– Религиозное воспитание.

– Возможно. Или нас и правда ждет какая‑то беда и я ее предчувствую.

Я не ответил.

– Да и вообще, всем известно, что счастье – это коммунистическая пропаганда.

– Жди, я еду к тебе.