Дальше ваш билет недействителен

– Как по‑вашему, если мужчина под шестьдесят собирается порвать с молодой женщиной, которую любит и которая любит его, о чем это говорит?

Овернец презрительно скривился:

– О том, что он болван. Это все, или вам еще пинка?

– Да, правильно, болван! Иначе говоря, благоразумный человек. Что ж, принесите рюмку коньяку, бумагу, ручку и конверт.

Первый раз в жизни приходилось мне писать подобное письмо, до сих пор я каждый раз ухитрялся так извернуться, чтобы инициатива разрыва исходила от противной стороны – элегантная наглость, или искусство быть джентльменом.

Я горько разочаровался в Вас, Жак Ренье. Вы оказались ничтожным, меркантильным человеком, позорно озабоченным сметами, балансами, процентами и дивидендами. Бесшабашный смельчак, которого я знал когда‑то в молодости, превратился в жалкого лавочника, который трясется над своей кубышкой. Вы разучились жить сегодняшним днем и все время с опаской думаете о завтрашнем. Как только Ваш мужской потенциал пошел на спад, Вы сразу повели себя как бизнесмен, который боится, что не сможет больше расплачиваться с партнерами, и спешит выйти из дела. В Вашем распоряжении есть несколько месяцев или даже полгода, а если повезет, Вы помрете ЕЩЕ ПРЕЖДЕ от инфаркта, но Вам этого мало, Вам нужны горизонты и перспективы, плантации времени в десятки гектаров! Раньше Вы каждый день рисковали жизнью, теперь же у Вас в груди не сердце, а предохранитель. Поэтому я решил порвать с Вами. Не желаю больше разделять Ваши мысли, Ваши мелкие амбиции, лелеять Ваше больное самолюбие и трусливо отрекаться от всего, лишь бы не проиграть. Я расстаюсь с Вами и с Вашей манией во что бы то ни стало быть не только честным игроком, но и образцовым производителем. Буду любить Лауру, как могу и сколько хватит сил, а когда силы подойдут к концу, приму его, как подобает мужчине. Оставить Лауру из страха перед унижением? Ну нет, тогда бы грош цена была моей любви.

Прощайте.

Я надписал свой адрес на конверте, тут же у стойки купил марку, приклеил ее, опустил письмо в почтовый ящик и с легким сердцем сел на место. До чего же приятно перебороть силой воли самого себя, принять труднейшее решение и утвердиться в нем.

Впорхнула Лаура – летучая грива, стремительные, вразброс движения, они всегда напоминали мне неопытного слётка. Она села напротив меня и стиснула сплетенные пальцы – я так любил ее, что бодро лгать улыбкой было безнадежно.

– Что случилось, Жак? Или ты… собираешься бросить меня? Свидание в бистро, “должен сказать что‑то важное”… это чтобы не пришлось объясняться наедине?

– Просто я еле отделался от одного мерзкого типа, и мне ужасно захотелось тебя увидеть. В двадцать лет я частенько сидел тут несчастный, давно пора бы сменить пластинку.

Мы держали друг друга за руки поверх столика. Глаза у Лауры наполнились слезами.

– Жак, что делают люди, когда они слишком счастливы? Пускают себе пулю в лоб? Я чувствую себя воровкой. Такого на свете не бывает!

– Обычно все как‑то утрясается. Не стоит бояться счастья. Оно быстро проходит.

Лаура прижала мои руки к своим губам. К нам подрулил официант. Надорвал оплаченный чек, перевернул блюдечко, немножко подождал и, на прощание обмахнув салфеткой столик, гордо удалился, точно сложившая с себя полномочия судьба.

– Я закрываю лавочку, Лаура. Сворачиваю все свои дела. Слишком много я в жизни боролся, так что в конце концов это вошло в привычку. Всегда на ринге. На арене. И вот хочу в последние годы, сколько там их осталось, пожить как следует. Хочу уехать. Уехать, понимаешь?

Я почти кричал, а Лаура внимательно молча смотрела на меня.