Дама с собачкой и тремя детьми (СИ)

"Уважаемая Лидия Алексеевна, я получил и уже прочёл Ваш рассказ. Рассказ хорош, даже очень, но будь я автором его, я непременно посидел бы над ним день-другой... Во-первых , архитектура. Начинать надо прямо со слов: "Он подошёл к окну...". Затем герой и Соня должны беседовать не в коридоре, а на Невском, и разговор их надо передавать с середины, дабы читатель думал, что они давно разговаривают. Во-вторых, то, что есть Дуня, должен быть мужчиной. В-третьих, о Соне нужно побольше сказать. В-четвёртых, нет надобности, чтобы герои были студентами или репетиторами. Это старо. Сделайте геооя чиновником, а Дуню офицером, что ли. Барышкин - фамилия некрасивая. "Вернулся" - название изысканное."

Одним словом, полный разнос. Можно представить чувства автора. Рассказ не сохранился; возможно, был уничтожен.

"Если хотите, то я вручу Ваш рассказ Гольцеву," - продолжал он. Гольцеву, её первому наставнику? Но она не хотела Гольцева.

"Но лучше произвести кое-какие перестройки, - спешить ведь некуда. Перепишите рассказ ещё раз, и Вы увидите, какая будет перемена". Переписать? То есть, написать новый рассказ?

"Что касается языка, манеры, то Вы мастер. В ожидании распоряжений пребываю уважающим и готовым служить А.Чеховым. Ваши герои как-то ужасно спешат. Выкиньте слова "идеал" и "порыв". Ну их!"

Расстроенная, читала и перечитывала его письмо. А какой бы автор не расстроился? Свой рассказ она считала хорошим и вполне готовым для печати, а он настаивает на коренных переделках. С какой стати делать Дуню мужчиной?! И зачем упоминать Гольцева, с которым она давно рассталась? Разгромив и изничтожив всё до камешка, он напоследок подсластил пилюлю похвалами языку. Да, она пишет гладко, - но разве это главное?

Раздосадованная, она тут же принялась писать ответ. Мало того, что у неё из-за его нескромности столько домашних неприятностей, теперь он поразил её в самое больное место - разбранил её рассказ. И она решила высказать всё напрямик.

Он ответил примирительным письмом. "За что Вы рассердились на меня, многоуважаемая Лидия Алексеевна? Это меня беспокоит. Боюсь, что моя критика была резка, и неясна, и поверхностна. Рассказ Ваш, повторяю , очень хорош (?!). Кажется, я ни одним словом не заикнулся о коренных поправках. Гольцеву я хотел отдать рукопись с единственной целью увидеть Ваш рассказ в "Русской мысли". Кстати, вот Вам перечень толстых журналов, куда я каждую минуту готов адресоваться с Вашими произведениями".

Внимаете, авторы? Всякому желаю такого учителя.

"Вы грозите, что редакторы никогда не увидят Вас. Это напрасно. Назвавшись груздем, полезай в кузов. Уж коли хотите заниматься всерьёз литературой, - то идите напролом... не падая духом перед неудачами."

"Я купил имение, - добавляет он. - Если Вы перестанете на меня сердиться и пожелаете прислать мне рукописи, то посылайте их.... (далее - новый адрес) . Пожалуйста, поклонитесь Надежде Алексеевне. Когда я буду в Петербурге, то непременно побываю у неё."

Примирительный тон его письма немного успокоил её, но душевная рана так и не затянулась. Неужто он, такой чуткий, всепонимающий, мог после их задушевного разговора на юбилее говорить о ней при всех столь неподобающе? Разумеется, не так, как насплетничал Ясинский, этого она не допускала, но что-то могло быть сказано, - и это мучило нестерпимо.

7. Т а к к о н е ц и л и н а ч а л о ?

Пока Лидия Алексеевна переживала в Петербурге, Чехов, по приезде в Москву , тут же собрался в новую дорогу. Требовалось отвезти в Воронежскую губернию собранные для борьбы с голодом деньги. Внезапно заболел отец, а потом и сестра, что было досадно ещё и потому, что останавливались хлопоты по оформлению покупки имения, о котором все они давно мечтали. Он и сам был нездоров, однако поездку отложить не мог, и в конце января, в самую лютую стужу, отправился в дорогу.

Поездка вышла тяжёлой. Часть пути по Казанскому тракту пришлось сделать в санях. Была сильная метель, и ночью они сбились с дороги. Их стало заносить в чистом поле, они едва не замёрзли. "Меня чуть не занесло. Ощущение гнусное" - кратко сообщил он другу. О голоде написал подробно, горько заключив: "Если бы в Петербурге и Москве хлопотали насчёт голода.... то голода бы не было".

Вернулся он из поездки совершенно больным. Прихватило спину, да так, что шею было не повернуть. На постоянный кашель, сделавшийся уже привычным, он не обращал внимания. Если чахотка , болезнь неизлечимая, - то лучше не думать.

Тем не менее, через несколько дней он снова отправился в поездку по голодным делам в Воронеж. Семейные дела настоятельно требовали его присутствия в Москве, однако эта поездка, более длительная, всё-таки состоялась.