Дама в автомобиле, с ружьем и в очках

Я помню, как рассказывала про этот эпизод и многие другие глупости Аните несколько месяцев назад в субботу незадолго до Рождества. Мы встретились в отделе игрушек «Галери Лафайет», около часа сидели в бистро возле Оперы и пили кофе со сливками. Она смеялась и подтрунивала надо мной: «Бедная моя крошка, я еще до тебя прошла через кровать Бернара. А вообще-то ты мне подала мысль. Надо будет ему позвонить в ближайшие дни». Мне стало не по себе, но я тоже засмеялась. Она добавила: «Мы могли бы сыграть партию втроем, раз вчетвером тебе не нравится». Я видела по ее глазам, чувствовала по ее смеху, что она нарочно хочет растравить себя, что, по крайней мере, для нее прошлое никогда не станет прошлым и что она навсегда сохранит неприязнь ко мне. А потом, загораживаясь локтем, словно защищаясь, она произнесла тем жеманным тоном, который меня всегда раздражал: «Ты снова меня побьешь?» Я взяла сумку, собрала пакеты из «Галери Лафайет» и встала. С искаженным лицом, побледневшим, несмотря на макияж, она схватила меня за руку: «Прошу тебя, Дани, не бросай меня так демонстративно, у всех на глазах. Ты разве не понимаешь, что я пошутила?» Я подождала ее. Уже на улице, с дежурной улыбкой, как принято в 16-м округе[47], она очень внятно, мерзким тоном произнесла: «Гнусная абортчица, ты только и умеешь, что бросать людей, ведь так? Ты только и умеешь бежать, как крыса с корабля». Я развернулась и ушла. И уже в метро, когда было слишком поздно, я подумала, что она лишний раз доказала мне, что права.

Вечером она мне позвонила. Не знаю, где она тогда была, но точно напилась. Она сказала: «Дани, Дани, дорогая, эта история уже в прошлом, ты не виновата, не будем больше ссориться, не могу поверить, что ты мне больше не друг» – и все в таком духе. Разумеется, я чуть не затопила комнату слезами, мне самой было противно, что меня так легко растрогать. Она обещала, что мы скоро увидимся, что помиримся и все забудем, что к Рождеству она купит мне огромный флакон наших любимых духов – мы пользовались одинаковыми, потому что, когда мне было двадцать, я начала душиться ее духами, – а еще, что мы пойдем в «Олимпию» на концерт Беко, а потом ужинать в японский ресторан на Монпарнасе и что Перемирие 8 мая и соглашение, подписанное в вагоне в Ретонде[48], по сравнению с нашим покажутся просто ничтожными.

Но самым ничтожным было то, что в течение двух последующих недель, кроме предрождественского вечера, который Анита должна была провести с дочкой, я мчалась домой и уже никуда не выходила, боясь пропустить ее звонок. Но увидеть ее снова мне довелось лишь в пятницу 10 июля, когда ее муж привез меня работать к ним на виллу.

А в самом деле, зачем он привез меня к ним домой? Чтобы на целую ночь отрезать меня от всего мира, а потом утверждать, что я была не в Париже, а на автомагистрали номер 6, именно так. Мои подозрения все усиливались. Я оставалась одна с девяти вечера до двух ночи, и у них обоих было достаточно времени делать все, что им заблагорассудится. Анита ничего мне не простила, ничего не забыла, даже наоборот. Она хочет отплатить мне за ту ночь в мае…

Какое-то безумие!

Но каким образом? Убьет кого-то, чтобы свалить это на меня? Признается мужу, чтобы он помог ей отомстить за то, что давным-давно, когда нам было по двадцать лет, она осталась как-то ночью у меня в квартире, где двое пьяных ухажеров на все лады забавлялись с ней, а я не смогла ее убедить прекратить все это и сбежала оттуда со всех ног?

И вот все сначала: внезапно слезы застилают мне глаза, и я больше не различаю дорогу. Я говорила себе, что могу плакать сколько угодно, но я виновата, я бросила ее с этими мужиками, а ее занесло от спиртного и куража, – да, я знаю, что это была бравада, что она пыталась мне что-то доказать, – я могла бы увести ее силой, постараться образумить этих двух придурков, позвать на помощь соседей, да мало ли как еще, но единственное, что я сделала, – сбежала, да еще при этом считала, что веду себя как порядочная девушка, что я ангел во плоти в мире разврата. Это я, Дани Лонго, способная лишь проливать слезы и кичиться своей чистой совестью, а на самом деле я – настоящий Иуда, терзаемый страхом. А ведь я должна была отвечать за нее, потому что считала себя ее другом. Да, я заслуживаю наказания, и не одного…

«Хватит, – сказала мне Глав-Матушка, – немедленно прекрати».

У въезда в Марсель я остановилась на обочине. Решила переждать, пока успокоюсь. Часы в машине показывали тридцать пять второго. Жан Ле Гевен больше меня не ждал, а мне еще нужно было пересечь весь город, чтобы добраться до автовокзала.

Невозможно представить себе, что Анита кого-то убила. Невозможно представить себе, что она разыграла эту чудовищную комедию на дороге в машине. Наверное, я совсем сбрендила.