Дама в автомобиле, с ружьем и в очках

– Послушай, Ивонна, постарайся побыстрее дозвониться до 05–25 в Жуаньи. А потом принеси счет, иначе Малыш Поль там мхом зарастет, он ведь поехал вперед.

Она ответила что-то неразборчивое насчет прогулок на природе и пошла к телефону. Я спросила Голливудскую Улыбку, зачем ему нужно звонить в Жуаньи?

– Есть одна мыслишка. Ваш механик, ваш жандарм – одни слова, сотрясание воздуха. Даже эта карточка в отеле в Шалоне тоже пустой звук, ведь вы ее в руках не держали. Вам могли нарассказать невесть что. А вот пальто, забытое в субботу в Дё-Суар-лез-Авалоне, – это что-то реальное, настоящее. Танцевать нужно оттуда. И мы выясним, действительно ли оно ваше. И если оно ваше, значит, вы все насочиняли.

Один – ноль. Он говорил быстро, очень определенно, но теперь чувствовалось некоторое раздражение. Наверное, ему было обидно, что я от него что-то скрываю. Я спросила его тем же плаксивым голосом, ну просто бесплатный цирк:

– То есть вы хотите сказать, что вы допускаете – нет, не верю! – что допускаете вероятность, что эта женщина на дороге была действительно я? Вы что, думаете, я вас обманываю?

– Я не говорил, что вы меня обманываете, даже уверен, что нет.

– Значит, вы тогда думаете, что я сумасшедшая.

– Такого я тоже не говорил. Но у меня есть глаза, я смотрю на вас. Сколько вам лет? Двадцать четыре, двадцать пять?

– Двадцать шесть.

– Ну, в двадцать шесть руки еще не трясутся. Вы что, много пьете? Вроде нет, вы даже не притронулись к вину. Что тогда? В прошлый раз, когда мы встретились, не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что у вас что-то пошло наперекосяк. А теперь вообще полный завал… Только и всего.

Я не хотела плакать, правда не хотела. Я закрыла глаза, больше ничего не видела, изо всех сил зажмурилась, чтобы не потекли слезы. И все-таки заплакала. Он спросил встревоженным голосом, перегнувшись через стол:

– Вот видите, вы совсем на пределе. Что происходит? Раз я спрашиваю, то вовсе не для того, чтобы от вас отделаться. Я хочу вам помочь. Скажите, что все-таки происходит?

– Я не та женщина. Я была в Париже. Это была не я.

Я открыла глаза. Сквозь слезы я видела, что он внимательно и с досадой смотрит на меня, а потом решительно произнес, что он обязан это сказать, а я могу воспринимать как угодно:

– Вы очень милая, очень красивая, вы очень мне нравитесь, но есть только два объяснения. Либо действовал кто-то другой, либо вы сами. Я не понимаю, как такое возможно, но, если вы лезете из кожи вон, чтобы доказать себе, что это был кто-то другой, значит, в глубине души вы не очень-то уверены, что это были не вы.

Не успев сообразить, что я делаю, я размахнулась левой рукой, чтобы ударить его по щеке. К счастью, он отстранился. Тогда я громко зарыдала, закрыв лицо руками, положив голову на стол. Я истеричка, причем буйная.

К телефону подошел хозяин бара в Жуаньи. Голливудская Улыбка назвался, спросил, уехал ли уже Сардина. Уехал. Спросил, не едет ли кто в сторону Марселя. Никого не нашлось. Он сказал:

– Послушай, Тео, посмотри у себя в телефонной книге номер бистро в Дё-Суар-лез-Авалоне и продиктуй мне. – И обращаясь ко мне – я слушала по отводной трубке: – Как оно называется?

– На автозаправке упоминали фамилию Пако.

Хозяин в Жуаньи нашел нам номер. Голливудская Улыбка сказал ему, что он славный малый, привет и тут же попросил соединить его с Дё-Суар-лез-Авалоном. Пришлось ждать двадцать минут, пока мы молча пили по второй чашке кофе.

К телефону подошла молодая женщина. Голливудская Улыбка спросил у нее, хранится ли у них еще то пальто, которое на днях забыли?

– Пальто дамы-блондинки с перевязанной рукой? Ну конечно. А вы кто?

– Друг этой дамы. Она стоит рядом.

– Она вернулась сюда в субботу вечером, но сказала моей свекрови, что это не ее пальто. Вы бы сначала договорились.

– Да не волнуйтесь вы впустую. Лучше опишите, как оно выглядит.

– Белое. Из шелковистой ткани. Летнее пальто. Подождите минутку.

Она пошла за ним. Голливудская Улыбка снова приобнял меня за плечи. Я видела за его спиной через окно неподвижно стоящий на солнце «Тандербёрд». Несколько минут назад я ходила в туалет причесаться, плеснуть холодной водой в лицо, слегка подправить макияж. Я отдала Голливудской Улыбке его клетчатую кепку, она лежала теперь перед нами на стойке. Толстуха в черном сновала взад-вперед по пустому кафе, протирая столы и прислушиваясь к тому, о чем мы говорили.

– Алло? Оно белое, подкладка в крупные цветы, – сказала женщина на том конце провода. – Небольшой воротник стойкой. Внутри ярлычок с маркой магазина: «Франк и сыновья», улица Пасси.

Я устало кивнула головой, показывая Голливудской Улыбке, что, скорее всего, это действительно мое пальто. Он сжал мне плечо, желая приободрить, и спросил в трубку:

– А в карманах что-то лежит?

– Знаете, я по карманам не рылась.

– Ну теперь поройтесь.

Молчание. Эта невидимая женщина, казалось, находится совсем рядом, я слышала ее дыхание, шуршание бумаги.