Дама в автомобиле, с ружьем и в очках

– У нее была ферма чуть выше Рюге-Тенье. Знаете те места? Мне там на редкость хорошо жилось. Черт побери, до чего хорошо! Когда умер ее муж, мне было восемнадцать, она все продала, чтобы я мог раскрутиться. Сначала у меня был старенький «рено», я развозил минеральную воду в Валь. Чтобы что-то заработать, нужно ездить туда-обратно, и все равно много не зашибешь, и хотя с виду я, конечно, трепло, но, когда нужно серьезно вкалывать, обращаются ко мне. Теперь у меня грузовик «сомюа» и еще второй, «берлие», для поездок по Германии, мы работаем на пару с приятелем по приюту, он мне как брат, жизнь за меня отдаст, дурного слова про меня не скажет, ни за что не подставит. Зовут его Батистен Лавантюр. Да, это личность! Я вам не рассказывал еще? Мы вдвоем решили стать миллиардерами. Он думает, так скорее получится.

И снова сто шестьдесят в час. Он замолчал. Чуть позже я спросила:

– Жан Ле Гевен – это бретонское имя?

– Представьте себя, родился я в Авероне[49]. Как в фильме «Две сиротки»[50], меня нашли на ступенях церкви и дали это имя. Вычитали в газете или еще где-то.

– А свою родную мать вы так и не нашли?

– Нет. Да я и не искал. А потом поди знай, кто родил, кто бросил. Это уже из романов.

– А теперь вы ее простили?

– Кого? Ее? Знаете, должны быть веские причины, чтобы бросить своего ребенка, наверное, у нее были. А вообще-то вот он, я! Все-таки главное я от нее получил. И рад, что попал на этот свет.

Мы больше не говорили, пока не доехали до многополосного моста через Дюране, где накануне проезжали с Филиппом. «Сомюа» ждал нас на обочине под палящим солнцем. Голливудская Улыбка припарковал машину за ним, и мы вышли. Малыш Поль спал на койке в кабине. Он проснулся от щелчка открываемой двери и сказал Голливудской Улыбке, что тот во всем виноват, и они теперь вечером не успеют загрузиться в Пон-Сент-Эспри, а завтра все будет закрыто.

– Успеем, – сказал Голливудская Улыбка, – сорок километров пролетим со свистом, до шести будем там, это реально, а потом я им дам на лапу, чтобы чуток задержались. Ладно, иди досыпай.

Мы стояли на обочине возле машины. Он сказал:

– Я только что говорил по телефону с одним туристом в кафе в Дё-Суар-лез-Авалоне. Он едет в эту сторону с вашим пальто. Надеется, что доберется до Пон-Сент-Эспри к девяти – половине десятого вечера, я договорился с ним пересечься на пункте загрузки. Если хотите, мы погрузимся, и я разыщу вас здесь, в Авиньоне. Идет?

– Вы не поедете в Париж?

– Поеду. Договорюсь с Малышом Полем. Найду какого-нибудь парня, и мы нагоним его по дороге. Наверное, вам неохота болтаться тут до вечера?

Я покачала головой и сказала, что не возражаю. Он назначил мне свидание в Авиньоне в пивной напротив вокзала в половине одиннадцатого. Сунул мне в руки свою кепку. Так я точно не должна о нем забыть. «Вот увидите, все образуется».

Я смотрела, как он идет к своему грузовику. У него на спине выступило большое пятно от пота, большое пятно темно-синего цвета, ярче, чем рубашка. Я догнала его и взяла за руку. Я сама не знала, что ему скажу. Стояла перед ним как идиотка. Тогда он покачал головой, погладил меня по щеке, как тогда на автовокзале. На солнце он казался совсем смуглым. Он сказал мне:

– В пол-одиннадцатого. Договорились? Знаете, чем вы должны заняться до этого? Сходите сперва в Авиньоне к врачу, пусть вам поменяют повязку. А потом идите в любое кино и, если выйдете оттуда слишком рано, идите в другое. Постарайтесь ни о чем больше не думать до моего возвращения.

– Почему вы такой? Я хочу сказать, вы меня совсем не знаете, я мешаю вам работать, а вы такой милый ко мне, почему?

– Вы тоже милая, вы просто сами не знаете. А к тому же у вас прикольная кепка.

Тогда я ее надела.

Когда грузовик скрылся из виду, тыльной стороной забинтованной руки я подняла козырек кепки, поклялась развязаться с этой историей так или иначе, до того как увижу его снова, а потом, Бог тому свидетель, я помогу ему, на пару с Батистеном Ла-вантюром, стать миллиардером, даже если для этого мне придется всю жизнь работать сверхурочно.

Авиньон.

Солнце по-прежнему слепит глаза. Я вижу зубчатые крепостные стены, выезд на длинную улицу с террасами кафе по обеим сторонам, флаги по случаю 14 июля, образующие нескончаемый многоцветный тоннель. Впереди в два ряда идут машины, то и дело останавливаясь. Я смотрю на прохожих – по их лицам легко угадать их национальность: немцы, англичане, американцы, пунцово-красные руки и ноги, настолько прозрачные нейлоновые платья, что женщины кажутся голыми, от здания к зданию чередуются спасительная тень и нестерпимое солнце – куда я попала, Глав-Матушка, куда же я попала?