Дамы без камелий: письма публичных женщин Н.А. Добролюбову и Н.Г. Чернышевскому

Теперь померла другая больная, и ребенок также помер [в] самое то время, когда я должна была делать эксамен. Я сама не очень виновата, что они померли, за мной поздно прислали. Прихожу, она уже измучилась. После этого приходит Профессор и говорит мне, что я виновата. В полиции теперь это дело разбирают. Были бы у меня эти деньги, которые я просила взаймы у Николая Гав[риловича], я бы могла получить хорошее место, могла заниматься частными и могла бы в год заслуживать до 1000 руб[лей] с[еребром] в год да кроме того, казенная квартира. А теперь страшно заниматься, потому что меня испытывают со всех сторон и дают больных самых опасных. Милый, добрый Количка, опять прошу тебе: не думай, что я вру или хочу выманивать деньги, но я тебе говорю, положа руку на сердце, я хотела тебе облегчить [жизнь], я думала, что если Н[иколай] Г[аврилович] пришлет 675 р[ублей] с[еребром], я уже внесла 50 р[ублей] с[еребром], то думала, что тебе вовсе не придется мне присылать денег (письмо № 35, с. 163–164).

Бросается в глаза, что судебное разбирательство здесь соседствует с необходимостью внести теперь уже не 700, а 675 рублей за искомое место (остальную часть она уже якобы уплатила). Такое нагромождение злоключений должно было выглядеть совсем уж неправдоподобным, даже если в реальности имело место что-то близкое к этому (например, обещавший ей место чиновник готов был ждать взятки довольно долгое время, довольствуясь задатками). Одновременно Тереза сообщала в том же письме, что 28 августа или 19 сентября ей предстоит экзамен по акушерству и детским болезням, т. е. ее учеба на курсах продолжалась.

В сентябре 1861 г. Грюнвальд отправила Добролюбову следующее жалобное письмо, в котором продолжала просить о 675 рублях, которые нужно было внести за место (№ 36). При этом на этот раз она задействовала новые аргументы – обещала прислать в подтверждение своих слов какие-то документы, как только она их получит. Добролюбов в те тяжелые недели конца октября уже не вставал с постели и к крайнему для Терезы сроку 25 сентября ничего не прислал. От отчаяния в конце сентября, как следует из ее писем, она заняла 350 рублей, а на недостающую сумму в 325 рублей заложила свои вещи: