Дамы без камелий: письма публичных женщин Н.А. Добролюбову и Н.Г. Чернышевскому

Явно разделяя подобные представления, Доманевский интерпретировал свои разговоры с Эмилией не в ее пользу, очевидно, подверстывая ее поведение под уже готовый типаж. Все разговоры Карла с Телье вращались вокруг проблемы женской верности – так разведчик рассчитывал «прощупать» готовность женщины последовать за Добролюбовым не только в Италию, но и, возможно, в Петербург, и стать его супругой. Доманевский умышленно напугал Эмилию и «старуху» (т. е. ее мать) рассказом о суровом обычае русских убивать неверных жен (сам он якобы убил уже двух). После этих слов мать Эмилии побледнела и, оставив рукоделие, заявила, что не поедет в Россию и дочь не пустит[105]. Эта сцена дала Доманевскому лишний повод убеждать Добролюбова решительно порвать с парижской «лореткой».

Визиты Доманевского заставили Эмилию думать, что Добролюбов все еще ей интересуется и потому 14 января 1861 г. она, не дожидаясь, пока он сам напишет, отправила ему большое письмо с описанием своей текущей жизни. Прежде всего она признавалась в «любви» и заверяла, что это довольно стойкое чувство, которое «не забывается» (письмо № 64, с. 219). Невозможно рассматривать эти строки в категориях «правда-ложь», потому что они не были ни тем, ни другим. Скорее всего, они были очень ситуативным изъявлением какого-то чувства или воспоминания о нем, обусловленным материальной нуждой Телье и надеждой на помощь от Добролюбова. Женщина сокрушалась о своих несчастьях, описывая свои долги за квартиру и болезнь матери. Наиболее примечательно, что Эмилия констатировала невозможность работать как прежде, поскольку что-то в ней безвозвратно изменилось: она больше не может с прежней самообладанием и легкостью общаться с мужчинами и принимать клиентов:

Ты ведь знаешь, как я была осмотрительна раньше. Нынче уж все не так. Как мне сказать, чтобы ты понял, что со мною сталось? Раз ты просишь рассказать что-нибудь о моей жизни, вот скажу тебе. Вообрази, хожу я в поисках кавалера, и смотрит на меня пристально какой-то американец, потом просит адрес. Дала я ему адрес, и назавтра является он ко мне. Говорит, вид-де у меня был печальный. А я отвечаю, мол, нет. Он у меня три дня оставался, я с ним в театр ходила, но как вид мой был слишком весел, он и не возвращался (письмо № 64, с. 220–221).

Хотя сложно судить, насколько Эмилия в самом деле чувствовала все то, о чем писала, ее слова можно прочитывать и как риторический маневр, призванный внушить Добролюбову мысль о том, что после отношений с ним она уже не может работать как прежде. Ей было выгодно внушать Добролюбову идею о том, что она по-прежнему находится с ним в уникальной эмоциональной связи и рассчитывает на его материальную помощь. Через некоторое время положение Телье, как следует из писем, ухудшилось: мать Эмилии якобы опасно заболела, требовались деньги, которых она и попросила у Добролюбова (письмо № 65, с. 222). Тот долго не отвечал и вряд ли прислал денег. Переписка возобновилась в мае 1861 г., когда Эмилия сообщила Добролюбову, что ее жизнь вошла в прежнюю колею:

У меня не ночуют сто человек, но друзья есть. Словом, я все та же, но по-прежнему храню любовь к тебе, она еще не угасла. Весна мне очень пошла на пользу, у меня очень белый и свежий цвет лица, мне это все говорят.

Я желаю теперь, чтобы зима наступила как можно скорее, чтобы увидеть тебя (письмо № 66, с. 225).

Из этого текста следует, что финансовое положение женщины стабилизировалось, возможно, потому, что начался новый весенне-летний сезон и в Париж нахлынула волна иностранцев; жизнь на бульварах вновь закипела. Эмилия больше не просила у Добролюбова денег, надеясь лишь на его возможный приезд. Но его не случилось, а переписка на этом оборвалась. О дальнейшей жизни Эмилии Телье мы ничего не знаем.

Женщина у себя: быт и повседневность