Дамы без камелий: письма публичных женщин Н.А. Добролюбову и Н.Г. Чернышевскому

Ты не прав, друг мой, когда говоришь, что солнце больше не светит. Мы вместе увидим его свет, он покажется нам еще нежнее, потому что мы будем наслаждаться им вдвоем! Ты не можешь представить, как я рада, когда пишу тебе. Знаешь ли, мне от этого легче. Когда я читала твое письмо Мари, она плакала, и я тоже. Знаешь ли, милый, сердца у нас не каменные. Я приняла решение и выполню его, потому что я поняла, что не могу жить без тебя, и Мари мне советует. И все-таки я его исполню. Я настолько пала духом после твоего отъезда, что больше не жива. В конце концов, друг мой, я решила продать всю свою мебель и последовать за тобой, как только завершу дела. Так что же, друг мой, ты снова скажешь, что я не люблю тебя? Неблагодарный, ведь я еще не разучилась чувствовать, и у меня есть гордость. Я не хочу влачить подобное существование, когда мне уже является иное (письмо № 61, с. 211).

Однако уже через неделю, 16 декабря, Эмилия написала совсем другое по тональности письмо, в котором вынуждена была признать, что все ее планы и мечты о воссоединении с возлюбленным в Италии оказались призрачными и рухнули в одночасье. В каком-то смысле она даже признавалась во «лжи» – обещаниях распродать всю мебель и приехать к Добролюбову, – так как все это абсолютно невозможно. Телье писала о том, что, помимо долга в 1000 франков, у нее были заложены все украшения (включая подаренный критиком браслет), она должна была за три месяца арендной квартирной платы 800 франков, а за всю ее скромную мебель оценщик предложил ей всего 1800 франков (письмо № 62, с. 215). В довершение всего Эмилия открыла Добролюбову тайну: горничная Мари оказалась ее престарелой матерью, которую она никогда не оставит одну, поэтому покинуть Париж и соединиться с возлюбленным – не более чем безрассудная и неосуществимая мечта с ее стороны.

Вероятнее всего, Добролюбов еще перед своим отъездом или уже в письмах из Италии намекал Телье на возможность совместной жизни с ней и даже женитьбы, но с условием, что женщина навсегда бросит прежнюю «профессию» и согласится следовать за ним. Он даже говорил одному из своих парижских знакомых Карлу Доманевскому, что предполагает «прожить с ней счастливо года два»[100]. Косвенным доказательством этому служит признание Добролюбова в письме дяде 13 (25) октября 1860 г., что он «здесь жениться хотел»[101]. Намерениям этим не суждено было осуществиться, хотя критик, скорее всего, понимал, что его жизнь может в любой момент оборваться из-за прогрессирующей чахотки. Добролюбов явно не собирался возвращаться в Париж и звал Эмилию к себе в более теплую и благоприятную для его здоровья Италию, но полностью оплатить дорогу Эмилии из Парижа в Италию и совместные перемещения из одного отеля в другой был не готов.

В те самые первые недели декабря, когда Эмилия еще колебалась, не поехать ли ей вслед за Добролюбовым, сам он обменивался письмами с оставшимся в Париже Обручевым, изливая ему душу и, очевидно, ожидая в ответ сочувствия и одобрения своих поступков. 7 декабря Обручев хвалил Добролюбова за то, что тот «удрал из Парижа». По мнению Обручева, его друг вкладывал в эти отношения гораздо больше, чем Эмилия, которая принадлежит к известному типу падших натур, из эгоизма не готовых ничего отдавать взамен, тогда как истинная любовь должна быть «равномерна с обеих сторон»[102].

Подогреваемое письмами Обручева самолюбие Добролюбова, надо думать, было уязвлено, когда он получил от Эмилии письмо, раскрывающее ранее утаенные женщиной подробности ее жизни, включая невозможность оставить ее, как оказалось, родную мать. Очередной план критика найти себе спутницу хоть на несколько лет рухнул. Видимо, поэтому в конце декабря он отправил ей резкое письмо, где не стеснялся высказать все, что он думал о Телье и ее профессии в тот момент. Эхо этого письма отчетливо слышно в ответе Эмилии, написанном 24 декабря 1860 г., в аккурат на Рождество: