Дамы из Грейс-Адьё и другие истории

– Я собирался посадить старуху за спину Дандо, – сказал незнакомец, – но едва ли этот способ подойдет вам.

– Ну, чего скорчил кислую мину, олух? – неожиданно рявкнул он спустя мгновение. (Я вздрогнул, но тут же сообразил, что джентльмен обращается к слуге.) – Слезай и помоги ученому доктору взобраться на лошадь!

Не успел я возразить, что ничего не смыслю в верховой езде, как Дандо спрыгнул на землю и ловко закинул меня в седло. Прежде чем я осознал, что происходит, ноги нашли стремена, а руки сжали поводья.

Сегодня в Кембридже только и толкуют, что о верховой езде, лошадях и как с ними управляться. Великое множество невежественных студентов гордится своими познаниями в сем предмете. Однако я обнаружил, что ничего уметь и не надо: главное – держаться покрепче, а все остальное лошадь делает сама.

Удивительная, божественная скорость! Мы свернули с дороги и поскакали сквозь дремучий лес, где росли дубы, ясени и падубы. Хлестал дождь, летели опавшие листья, а мы с незнакомцем неслись меж ними, словно духи печального серого воздуха! Мы поднимались все выше и выше, а рваные дождевые облака распахивались перед нами, подобно громадным дверям в небесах. Мимо поросших вереском болотистых низин с синевато-серой водой, мимо разрушенной церкви, мимо речного потока – за холмы, где в долине, затянутой дождевой пеленой, стоял дом. Издалека строение показалось мне очень ветхим. Разные части дома явно построили в разные эпохи из самых разнообразных материалов. Здесь были кремень и булыжник, посеревшие от старости бревна и сияющие новизной розовые кирпичи. Подойдя ближе, я увидел, что дом просто крайне запущен. Двери слетели с петель – их подперли камнями и обложили линялыми бурыми тряпками. Треснувшие и разбитые окна заклеили старой бумагой. В каменной черепице зияли черные провалы, в мощеном дворе там и сям торчали сухие пучки травы. Все это придавало строению на диво унылый вид, особенно ров с темной стоячей водой, в котором запущенность дома отражалась, как в зеркале.

Мы спешились, вошли в дом и стремительно миновали длинную череду комнат. Слуги джентльмена (коих оказалось на удивление много) не торопились его приветствовать и доложить о здоровье жены, но самым глупым образом жались по темным углам.

Джентльмен привел меня в комнату, где лежала его жена. Присматривала за роженицей крошечная старуха. В ее внешности было много примечательного, и особенно длинные, жесткие волосы на щеках, более всего напоминавшие иглы дикобраза.

В комнате было темно, и, согласно устарелому взгляду, будто роженицу надлежит держать в жарко натопленном помещении, дров не жалели. Духота стояла невыносимая. Первым делом я отдернул занавески и распахнул окно, однако, оглядевшись, пожалел о своем порыве, ибо грязь вокруг не поддавалась описанию.

Простыни, на которых лежала роженица, кишели паразитами всех видов. Кругом валялись оловянные тарелки с гниющими остатками пищи. И этот беспорядок вовсе не был свидетельством крайней бедности! Напротив, более всего поражало причудливое смешение роскоши и нищеты. Тут на том «Энциклопедии» Дидро бросили засаленный фартук, там украшенную драгоценными камнями туфлю красного бархата придавили грелкой. Серебряная диадема под кроватью зацепилась за зубья садовых грабель. Труп какого-то животного на подоконнике (вероятно, кошки) иссохшей головой упирался в бок фарфорового кувшина. Бархатное одеяние цвета бронзы (напоминавшее ризу коптского патриарха) служило напольным ковром. Ткань была расшита золотом и жемчугом, но нити порвались, и жемчужины валялись прямо в грязи. Я и помыслить не мог, что величие и мерзость могут так мирно уживаться в одной комнате. Надо же было настолько распустить собственных слуг!

Жена джентльмена была очень молода – вряд ли ей исполнилось больше пятнадцати – и крайне истощена. Кости просвечивали сквозь почти прозрачную кожу, натянутую на животе, словно на барабане. Хоть я и прочел множество книг по акушерству, в действительности все оказалось куда сложнее. Я давал исключительно ясные и точные указания, однако бедняжка была так слаба, что не слышала моих слов.

Вскоре я обнаружил, что ребенок застрял в самом неудачном положении. Так как щипцов у меня не было, пришлось поворачивать его рукой, и лишь с четвертой попытки мои труды увенчались успехом. Между четырьмя и пятью часами на свет появился младенец мужского пола. Мне сразу не понравился его цвет. Мистер Бейли утверждает, что обычно новорожденные бывают цвета красного вина, иногда – темнее, цвета портвейна. Этот младенец был черен, однако на удивление силен. Когда я передавал его старухе, он весьма ощутимо лягнул меня, оставив на руке синяк.

Мать мне спасти не удалось. Она была словно дом, сквозь который прошел вихрь, срывая двери с петель и сметая все на своем пути. Не уцелел и ее разум. Кажется, бедняжка полагала, что ее приволокли сюда силой и омерзительная тюремщица стерегла ее день и ночь.