Дамы из Грейс-Адьё и другие истории

Наступило краткое молчание.

– Мистер Симонелли, – начала хозяйка, – у нас маленький, по большей части бедный приход с годовым доходом всего лишь пятьдесят фунтов. Вам не на что будет жить.

Слишком поздно я разгадал вероломный замысел Протеро, задумавшего похоронить меня в бедности и безвестности! Но что мне оставалось? У меня не было денег, как не было иллюзий, что мои многочисленные недруги в Кембридже, раз от меня избавившись, позволят мне вернуться назад. Я вздохнул и что-то пробормотал о скромности моих запросов.

Миссис Гатеркоул невесело рассмеялась:

– Вы можете так думать, мистер Симонелли, но вряд ли ваша супруга с вами согласится, когда узнает, как мало у нее будет на ведение хозяйства.

– Супруга, мадам? – потрясенно промолвил я.

– Ведь вы женаты, мистер Симонелли, не так ли?

– Я, мадам? Нет, мадам!

Новое, гораздо более продолжительное молчание.

– Не знаю, что и сказать, – промолвила наконец хозяйка. – Я полагала, что мои указания были достаточно четкими. Респектабельный женатый джентльмен с независимым доходом. И о чем только думал Протеро! Я уже отказала одному молодому холостяку, однако, по крайней мере, у того было шесть сотен в год!

В разговор впервые вступила другая дама, миссис Эдмонд:

– Меня гораздо больше беспокоит, что доктор Протеро прислал нам ученого джентльмена. Апперстон-Хаус – единственный господский дом в приходе. За исключением семьи миссис Гатеркоул, вашими прихожанами будут фермеры, пастухи и мелкие торговцы. Здесь ваша ученость пропадет втуне, мистер Симонелли.

На это мне возразить было нечего, и, видимо, отчаяние отразилось на моем лице, потому что дамы несколько смягчились. Они сообщили, что для меня в доме священника уже приготовлена комната, а миссис Эдмонд спросила, когда я последний раз ел. Я признался, что со вчерашнего вечера у меня не было во рту ни крошки. Дамы тут же пригласили меня разделить с ними трапезу и вынуждены были наблюдать, как на всем, к чему я прикасался, – изящном фарфоре, белоснежной скатерти – остаются жирные черные следы.

Когда за мной закрылась дверь, я услыхал, как миссис Эдмонд заметила:

– Ну-ну. Вот, значит, какая она, итальянская красота! Очень примечательно. Вроде бы мне прежде не доводилось ее видеть.

10 утра, 17 сентября 1811 года

Вчерашний вечер вверг меня в бездну отчаяния, зато утро подарило надежду и радость! В голове теснятся новые планы, ибо ничто так не поднимает дух, как ясное осеннее утро! Яркие краски и пьянящая свежесть, на траве искрятся тяжелые капли росы.

Я совершенно очарован домом священника и надеюсь, что мне позволят в нем остаться. Старинное каменное строение. Низкие потолки, полы разной высоты, а фронтонов больше, чем дымовых труб! И целых четырнадцать комнат! Спрашивается, зачем мне столько?

В шкафу обнаружил одежду мистера Уитмора. Признаюсь, до сих пор я не слишком задумывался о своем предшественнике, но вещи старого священника живо воскресили передо мной его облик. Каждая выпуклость и вмятина его стоптанных туфель еще помнила хозяина. Потрепанный парик едва ли заметил, что старый джентльмен покинул сей мир. Потускневшая ткань длинного сюртука в некоторых местах обвисла, в некоторых натянулась – здесь, чтобы обхватить острый локоть, там, чтобы обнять сутулые плечи. Открыв платяной шкаф мистера Уитмора, я словно обнаружил там самого мистера Уитмора.

Слышу, кто-то зовет меня из сада…

4 часа того же дня

Завтра похороны Джемми – старого фермера, с которым я разговаривал вчера. Сегодня утром его нашли рядом с лачугой. Несчастного рассекло пополам от макушки до паха. Можно ли вообразить что-нибудь ужаснее? Удивительно, что, несмотря на дождь, никто из соседей не видел молнии. Джемми был первым, кого я встретил в приходе Всех Надежд, и моей первой службой станет его погребение.

Вторая, и, на мой взгляд, куда меньшая беда, свалившаяся на приход, – исчезновение некой молодой женщины. Дидону Паддифер не видели с раннего утра, когда ее мать миссис Глоссоп отправилась к соседям, чтобы одолжить терку для мускатного ореха. Миссис Глоссоп оставила Дидону в саду, где та кормила грудью своего первенца. Однако когда старушка воротилась домой, ребенок лежал на мокрой траве, а Дидоны и след простыл.

Мы с миссис Эдмонд посетили коттедж, где жила Дидона, чтобы выразить сочувствие семье. На обратном пути миссис Эдмонд поведала мне свои тревоги:

– Больше всего меня пугает, что она была очень хорошенькой. Золотистые кудри, кроткие голубые глаза. Боюсь, какой-нибудь прохожий негодяй решил с ней позабавиться и силой увел Дидону с собой.

– А не проще ли предположить, – возразил я, – что она отправилась с ним по доброй воле? Необразованная, неграмотная, эта женщина наверняка ни разу в жизни не задумывалась над вопросами морали.

– Вы не понимаете, – отвечала миссис Эдмонд. – Ни одна женщина на свете не была так привязана к дому и мужу. Ни одна так не любила своего малыша. И пусть Дидона Паддифер не слишком умна и вечно витает в облаках, у нее золотое сердце.