Дамы на обочине. Три женских портрета XVII века

Защищаемая Мари Гюйар странная идея сходства, ее тяга к универсализации не были распространены в американской тайге. Монахи-мужчины питали более умеренные надежды на духовность индейцев, а их восприятие несходства америндов с европейцами и его последствий было более острым. Иезуиты, похоже, гораздо пессимистичнее смотрели на препятствия, воздвигавшиеся на пути христианских преобразований «дикарским» образом жизни. «Я бы не сказал, что наблюдал у Дикарей хоть один поистине высоконравственный поступок, — утверждал Поль Лежен после первой зимы, проведенной среди монтанье. — Они думают исключительно о собственном удовольствии. Прибавьте сюда страх оказаться виноватым и стремление считаться хорошим охотником, и вы будете иметь все их побудительные мотивы»[423]. «С точки зрения человеческого благоразумия, — писал Жером Лальман после первого сезона среди гуронов, — я с трудом верю, что на свете может быть другое место, которое было бы столь сложно подчинить Законам Иисуса Христа… прежде всего потому, что вряд ли найдется народ, который бы чувствовал себя вольготнее их и был менее приспособлен к подчинению своих желаний чьему-либо авторитету, все это до такой степени, что отцы не имеют власти над своими детьми, вожди — над своими соплеменниками, а законы страны — над кем-либо из них, кроме тех случаев, когда индеец с удовольствием подчиняется им сам»[424].

Мари не могла не слышать подобных мнений и не читать их в «Реляциях», поскольку часто общалась с Леженом и Лальманом по административным делам, не говоря о том, что оба были ее Духовными Руководителями. И все же она не делала столь мрачных обобщений, а скорее подчеркивала природную «мягкость» и «покладистость» америндских женщин. «Рождение Дикарем естественно придает мужчинам непостоянство», — отметила она в своей самой отрицательной характеристике индейской натуры, но этот недостаток исправлялся «чудом» крещения, о чем свидетельствовала преданность христианству гуронов, попавших в плен к ирокезам[425]. (Возможно, Мари особенно нравился этот аргумент, потому что в Европе «непостоянство» считалось исключительно женской чертой.) Она, которая никогда не шлепала своего сына, никогда — в отличие от иезуитов — не рекомендовала и шлепанье индейских детей; она, которая шла своим религиозным путем и в доме мужа, и в доме зятя, никогда не настаивала на том, чтобы америндские жены считали своим долгом беспрекословно слушаться мужей. Что касается «вольготности дикарской жизни», Мари (как мы убедились) определяла ее не в терминах подчинения власти, а в терминах свободы передвигаться по лесу и видела в ней препятствие не к совершению христианских поступков, а к монашескому призванию.

В отличие от неизменно восторженных рассказов Мари об обращениях индейцев в отчетах иезуитов энтузиазм был разбавлен подозрительностью. Гуроны, изображенные в 30‐х годах Бребёфом и Лальманом, прибегали к христианским молитвам и крещению только в надежде на быструю конкретную выгоду, например на излечение от болезни, вызывание дождя, хороший урожай или победу в старинной азартной игре «гускаех» (с чашей и косточками)[426]. Отец Аллуэ случайно слышал, как один индеец из племени онондага уговаривал своего ирокезского собрата пройти крещение только ради того, чтобы продлить свою жизнь[427].

Впрочем, монтанье Шарль Мейашкуат не верил в это. По словам Поля Лежена, он внушал одному больному: «Не думай, что обливание водой Крещения призвано исцелить твое тело: оно должно очистить твою душу и даровать тебе неумирающую жизнь»[428]. Обращение Мейашкуата началось с видения, ниспосланного ему, как считал Лежен, самим Христом: в лесу перед ним явился человек в монашеском облачении, который повелел ему оставить прежнюю жизнь, брать пример с иезуитов и впоследствии наставлять свой народ. Лежен посвятил много страниц духовным свершениям Мейашкуата: его отказу от «суеверий», связанных с почитанием костей бобров, которых он убивал на охоте; его готовности, воспылав гневом, тут же простить обидчика и молиться за него; его склонности размышлять над каким-то положением преподанной ему доктрины[429]. Но даже в этом, столь удачном, случае между иезуитом и новообращенным всегда существовала дистанция: «Он настолько стремился подражать нашему образу жизни, что спросил, не согласимся ли мы принять его в наш круг, так как он хочет покинуть жену, не желающую принять христианство. „Голос, который я слышал, — объяснил он, — призывал меня подражать вам. Я не хочу больше быть женатым. Я отдам свою маленькую дочь урсулинкам и приду жить с вами“. Мы только рассмеялись над этим предложением»[430].