Дамы на обочине. Три женских портрета XVII века

Мари требовала от верующих лишь двух вещей. Прежде всего, отказа от каких-либо нехристианских религиозных обычаев, от шаманских обрядов и любого обращения к шаманам (за снадобьем, советом или толкованием снов), от ритуальных праздников и плясок, призванных умилостивить оки и маниту. Если у америндов, независимо от европейцев, было «прекрасное представление» о Деве, родившей спасителя по имени Мессу (как его называли монтанье), то все их «смехотворные сказки» о Мессу, который спас мир с помощью ондатры, нужно было забыть[416]. Вторым требованием Мари было следование христианским нормам брака. Это означало разрыв с индейскими установлениями, поощрявшими добрачные половые связи для нахождения подходящего супруга или супруги, разрешавшими (в некоторых общинах) внебрачные связи обоим супругам, а также позволявшими разводы, заключение новых браков, а иногда и полигамию. И все же осуществлять надзор за половой жизнью своих воспитанниц Мари, видимо, не собиралась. Вместе с Мари св. Иосифа она легко убедила семинаристок, что если они будут ходить полуголыми, то их покинет ангел-хранитель: «эти американские женщины, хоть и Дикари, обладают стыдливостью и порядочностью», — не раз повторяла она, рассказывая об успешном одевании индианок[417]. Внебрачные соблазны мужчин Мари принимала гораздо серьезнее. Чего стоил один красноречивый Этьен Пигаруиш, который, поддавшись безумной страсти к женщине из племени онончатаронон, бросил свою алгонкинскую жену и общину и пошел по старой дорожке — вернулся к шаманству…[418]

И все же главным, незыблемым условием брака было для Мари Воплощения принятие христианства обоими супругами. Если один из помолвленных не крещен, лучше отложить обещания женитьбы в сторону. Христианин, супруга которого отказывалась от обращения в его веру, даже мог расторгнуть брак по-америндски. Так, Мари рассказывает о трудном положении, в котором оказался проповедовавший в деревнях «туземный апостол христианства», монтанье Шарль Мейашкуат: «У этого прекрасного христианина самая злобная и невыносимая из языческих жен. Он терпеливо сносит ее ярость и все выходки и не хочет пока расставаться с ней, надеясь обратить ее к Богу и спасти душу их малолетней дочки; дело в том, что в этой стране такой обычай: если супруги расходятся, детей забирает жена»[419]. В других случаях христианка-жена пробовала обратить мужа — и решала оставить его, когда ее попытка не удавалась. Для Мари Воплощения на карту тут было поставлено многое. Через индейскую семью, через живущую в вигваме или «длинном доме» жену америнды могли стать «очень хорошими христианами» — неважно, с «политесом» или без.

Мари Воплощения приехала в Канаду, чтобы подвести ее наиболее разумные души к вере в Царя среди всех племен и народов. Перед смертью она благословила собравшихся возле ее ложа туземных «Семинаристок», отдавая им предпочтение перед французскими пансионерками и шепча в агонии: «Всё для Дикарей»[420]. В трудах на этом поприще ей почудилось невероятное сходство между ее собственной внутренней жизнью (и духовными возможностями) и духовным потенциалом новообращенных индейцев — сходство, которое в этом отношении фактически стирало грань между «дикарем» и «европейцем». Эта идея подобия присутствует во множестве писем во Францию, независимо от того, призваны ли они были побуждать к молитвам, пожертвованиям или к простому любопытству, предназначались ли для широкого распространения или для прочтения одной парой глаз. Хотя такое представление и оправдывает присутствие в Новом Свете французских миссионеров, оно, по крайней мере, опровергает мнение, будто в кругу христиан французы всегда стремятся к доминированию.

Лишь в 1663 г., когда Мари вынуждена была признать, что за 24 года работы ни одна индианка не захотела дать монашеские обеты и остаться в монастыре, страсть к универсализации пришлось умерить. «Мы испытали своих дикарок, — писала Мари во Францию одной урсулинской монахине. — Они не выносят затворничества. По натуре они склонны грустить, и, если ограничивать привычную девочкам свободу идти куда им вздумается, они впадают в тоску»[421]. Но Мари сама затосковала от затворничества в Туре и ожила лишь благодаря своему канадскому призванию и просторности нового монастырского двора. Только через несколько лет после ее смерти могаукская новообращенная Катарина Текакуита организовала в Со-Сен-Луи нечто вроде общины, в которой женщины могли вести аскетическую жизнь без затворничества[422]. Хотя Мари сообщает, что не встречала среди америндских христиан подлинных мистиков, надо признать, что ее собственный мистицизм в Новом Свете существенно изменился, вписавшись в повседневные хлопоты. Похоже, она считала, что и индианки, как бы они ни были поглощены трудами, могут в глубине души общаться с Богом.