Дамы на обочине. Три женских портрета XVII века

Насколько должны были переделать себя обратившиеся в христианство америнды, чтобы отвечать требованиям Мари Воплощения? Какой степени «цивилизованности» она ожидала от них? Хотя она писала своим французским корреспондентам — чему мы с вами свидетели, — что урсулинки не учат взрослых индианок политесу, юным семинаристкам выдавали французскую одежду (предварительно отмыв их от жира), их обучали языкам и рукоделию, им прививали хорошие манеры и музыкальные навыки европейских женщин. Примерно за такую же программу ратовали иезуиты (в частности, в 50‐х годах) для гуронских девочек, которые теперь жили вдали от своих сожженных деревень и, при соответствующем воспитании, могли быть выданы замуж за французов. Примерно такую же программу отстаивала и администрация Новой Франции, особенно в 60‐х годах, когда губернатор Людовика XIV требовал, чтобы «дикари мало-помалу становились воспитанным народом [un peuple poli]». Примерно о том же просили и отдельные ирокезские матери, интересовавшиеся, за сколько времени урсулинки сумеют воспитать их дочерей à la Françoise (на французский манер)[409].

Оглядываясь в 1668 г. на более чем 29 лет воспитания и обучения, Мари отметила, что вместе с другими монахинями она «офранцузила некоторое количество [семь-восемь] дикарок», которые нашли себе хороших мужей среди французов[410]. Но, по ее мнению, такой исход не был ни наиболее вероятным, ни наиболее желательным. «Из каждых ста воспитанниц, прошедших через наши руки, нам едва удавалось цивилизовать одну». Большинство женщин приходили в монастырский двор за беседой или наставлением и уходили, когда им вздумается. Большинство девочек оставались у урсулинок ограниченное время. И не только потому, что их забирали родители для хозяйственных дел или охоты, но и потому, что сами они начинали томиться в четырех стенах: «Мы обнаруживаем [в девочках] покладистость и сообразительность [esprit], однако они могут ни с того ни с сего перелезть через изгородь и убежать с родителями в лес, где находят больше удовольствия, нежели в самых привлекательных сторонах наших французских монастырей… Кроме того, Дикари безумно любят своих отпрысков, и, если [родители] узнают, что дети загрустили, они готовы на все, только бы заполучить их обратно»[411].

Почти все семинаристки вернулись к «вольной» лесной жизни, «хотя и как добрые христианки» (quoi que très-bonnes Chrétiennes)[412]. Пожалуй, Мари предпочитала для них скорее такое будущее, чем выход замуж за французов[413]. Еще в 1642 г. она хвалила предприимчивость трех новоиспеченных алгонкинских христианок — Анн-Мари Утирджиш, Аньес Шабвеквеш и Луизы Аретевир, — которые в период охоты помогали матерям выделывать шкуры. Как они сами написали Мари, одна организовывала публичные моления, вторая выбирала гимны, которые они будут петь, а третья склоняла всех к признанию грехов[414]. На таких женщинах, а также на гуронке Терезе, монтанье Анжелике и алгонкинке Женевьеве (и их сородичах-мужчинах) и зиждилась главная надежда Мари Воплощения по превращению таежного края в страну христиан[415].

Этот христианский край должен был, по представлению Мари, несколько отличаться от страны, в которой царствовали маниту и оренда (оки). Хозяйственная жизнь индейцев с ее разделением труда и ответственности могла идти своим чередом. Мари лишь однажды повторила за первыми иезуитскими миссионерами тезис о том, что после принятия христианства алгонкиноязычным племенам следует перейти к оседлости. Очевидно, уже в середине 40‐х годов Мари поняла, что христианские обряды могут выполняться и кочевыми народами — при помощи либо кочующих вместе с ними иезуитов, либо новообращенных из их же среды. Ее также не волновал вопрос о том, как новая вера отразится на восприятии индейцами своей племенной принадлежности, не приведет ли к изменению братских союзов.