Дамы на обочине. Три женских портрета XVII века

Не все одобрили избранную Мериан композиционную стратегию. Джеймс Петивер, задумавший перевод книги о Суринаме на английский, решил внести в нее «систему». Весь материал, по его мнению, следовало перекомпоновать, распределив по трем главам: «О ящерицах, лягушках и змеях», «О дневных бабочках» и «О ночных бабочках, моли и проч.»[663]. Как Марии Сибилле ни хотелось увидеть «Метаморфоз» на английском языке, она бы ни в коем случае не допустила столь чудовищного извращения своего замысла: как и в «Книге о гусеницах», отсутствие «систематичности» привлекало внимание к процессу превращения. В 1705 г. она вернула Петиверу несколько присланных им экземпляров насекомых со словами, что ее интересуют «лишь зарождение, воспроизводство и метаморфоз живых существ, сам переход одного в другое, а также рацион их питания, — как многоуважаемый коллега имел возможность убедиться по моей книге». Она убедительно просит не присылать ей больше мертвых насекомых[664].

Но «Метаморфоз» имел и серьезные отличия от ее книги о европейских гусеницах. Прежде всего, Мериан совершенно очевидно попыталась связать свои наблюдения с исследованиями других натуралистов. Здесь уже не встретить доморощенных терминов вроде немецкого Dattelkern («куколка»), которым она оперировала в «Книге о гусеницах», вместо него употребляются привычные для ее современников голландское poppetiens и латинское aureliae (или nymphae). К каждому растению приложено либо местное (индейское), либо голландское название, либо то и другое вместе. Каспар Коммелен добавил латинские названия для всех известных ему растений, а также указал, есть ли оно в Амстердамском ботаническом саду и упоминается ли в более ранних трудах по неевропейским растениям. Его краткие комментарии, мелким шрифтом напечатанные внизу почти на двух третях страниц, привнесли в книгу голос ученого мужчины, не подрывая при этом авторитета Мериан по части насекомых. Сама она называет в предисловии четырех энтомологов (Муффета, Гудаарта, Сваммердама и Бланкарта), не совсем искренне утверждая, что, подобно им, представляет только свои наблюдения, оставляя выводы на долю читателей. На самом деле ее «женское простодушие» отошло в прошлое, и она прямо заявляет: мнение Левенгука о том, что пятьдесят красных бородавок по бокам одной из гусениц — глаза, не соответствует ее разысканиям, эти бородавки не могут быть глазами. (Она оказалась права.)[665]

Прислушивалась ли она к голосу Господа и теперь, когда в «Метаморфозе» зазвучали голоса ученых да и ее собственный голос обрел гораздо большую авторитетность? Фактически обращение к Богу звучит в формуле, к которой Мериан прибегает в предисловии: «Пока Господь дарует мне жизнь и здравие, я хотела бы присовокупить наблюдения, сделанные мною в Голландии и Фрисландии, к уже изданным по Германии и опубликовать их на латинском и голландском языках». Но это единственное упоминание Господа во всем тексте: природа Суринама не нуждалась ни в каких подпорах. Разумеется, Мериан продолжала верить в Бога как создателя. В 1702 г. она пишет Фолькамеру, что в своей книге покажет «удивительных животных и прочие творения Господа Бога в Америке». При переработке и дополнении своей «Книги о гусеницах» для голландского издания (через несколько лет после выхода «Метаморфоза») она пишет во введении о «воле Творца, по которой столь малым существам приданы поразительные жизнь и красота, изображение которых неподвластно кисти и краскам художника». Животные, обнаруженные Мериан в Америке, еще больше разожгли ее страсть к наблюдениям. Дело, однако, не только в этом: со времени первого издания «Гусениц» божественное присутствие вообще отошло в ее трудах на второй план, во всяком случае, с гимнами гусеницам было покончено[666]. Мария Сибилла Мериан не просто охладела к лабадистскому сепаратизму, она преодолела его и пришла к бесстрастному ощущению божественного присутствия и его власти в мире. Она сделала это спокойно, постепенно и, видимо, не участвуя напрямую в бурливших вокруг нее в Амстердаме спорах о деизме, атеизме и витализме. Вместо силы, постоянно движущей природными изменениями, Бог стал трансцендентным Творцом. Былой восторг перед присутствием Господа сменился восхищением перед плодами его творения[667].