Дамы на обочине. Три женских портрета XVII века

Мария Сибилла поселилась с Доротеей в Парамарибо, где в октябре 1699 г., в разгар засушливого сезона, она зарисовала и описала первый метаморфоз[642]. На первых порах ей помогли имевшиеся связи, в том числе среди здешней элиты: семья покойного губернатора Соммелсдейка (в его доме, помимо наследников, жила карибская наложница, дочь вождя, которую Корнелис «взял в жены» в качестве жеста миролюбия по отношению к ее племени)[643]; семья убитого одновременно с губернатором командующего войском Лауренса Фербоома, юная дочь которого впоследствии поедет вместе с Мериан в Амстердам. Мария Сибилла купила или получила в подарок нескольких невольников (она называет их myne Slaven, «мои рабы»), в том числе индейца и индианку[644]. Их язык не был «зверским» и непонятным, потому что Мария Сибилла часто цитирует своих индейцев. Вероятно, они общались на «негритянском английском», который они с Доротеей выучили, как задолго до этого, по приезде во Фрисландию, выучили голландский.

Мериан окунулась в работу. Она искала, выращивала, рисовала и записывала, и ей было больше пользы от африканцев с индейцами, чем от европейских плантаторов. Она вела наблюдения не только в собственном саду, но и в кишащем птицами лесу в окрестностях Парамарибо («я посылала вперед своих рабов с топором, чтобы они прорубали дорогу»). Если ей попадалось неизвестное растение, листья которого были столь нежны, что в срезанном виде мгновенно увяли бы от жары, она велела «своему» индейцу выкопать его и вместе с корнями перенести в ее сад для изучения[645]. В поисках новых гусениц они с Доротеей в сопровождении негров и индейцев посещали плантации вдоль реки Суринам, начав в сезон дождей (в апреле 1700 г.) с сорокамильной поездки на лодках вверх по течению, к Плантации Провидения. После стоянки найденных куколок и коконы каким-то образом упаковывали и за их превращениями следили даже по ходу движения. На обратном пути группа, возможно, побывала на одной из плантаций Самуила Насси: ранее он подарил Каспару Коммелену цветущий аронник для Амстердамского ботанического сада, и не исключено, что Мериан уговаривала семейство Насси открыть ботанический сад в Суринаме. Голландская Ост-Индская компания содержала такой сад на мысе Доброй Надежды (для медицинских целей), о чем Мария Сибилла должна была слышать от Николаса Витсена. Почему бы «Суринамскому обществу» не завести в Парамарибо, помимо имеющейся там амбулатории, ботанический сад?[646] В июне 1700 г. Мериан рассматривала гусениц на листьях маниока в поместье Абрахама ван Вреденберга, командующего суринамскими войсками. Не исключено, что она использовала возможность рассказать о своем недовольстве выращиваемой в колонии монокультурой — сахарным тростником[647].

И в поездках, и оставаясь в Парамарибо, она говорила о насекомых и полезных растениях со своими работниками и с другими индейцами и неграми. Слух о ней распространился по всей округе, и, поскольку в Африке и в Америке роль целителей (травами и магией) часто отводилась женщинам, туземное население и африканцы считали Марию Сибиллу менее сумасшедшей, чем, она, вероятно, казалась колонистам. «Одна черная рабыня» (een swarte Slavinne) принесла ей личинку, обещая замечательное превращение; «индейцы» притащили множество фонарниц, чей яркий свет и «шарманочная [Lierman] музыка» потрясли мать и дочь. Даже больше, чем во Фрисландии, взгляд Марии Сибиллы притягивали не только чешуекрылые, но и пауки, птицы, ящерицы, змеи и жабы. «С помощью рабов» (ab servos) вылавливались со дна Атлантического океана раковины: Марии Сибилле хотелось рассмотреть, что у них внутри[648].

Помимо безмерной любознательности, Мериан двигала необходимость все запечатлеть. Сначала делались эскизы с натуры, а затем, при первой возможности, они с Доротеей перерисовывали гусениц, хризалид и то, чем они питались, на пергамен. Жужжание насекомых было неумолчным:

Пока я рисовала, [осы] вились у меня перед глазами и жужжали вокруг головы. Возле моей коробки с красками они соорудили гнездо из глины настолько ровной круглой формы, словно его изготовили на гончарном круге; оно стояло на небольшой подставке, а сверху осы приделали глиняный козырек, чтобы внутрь не попадало ничего лишнего. Осы просверлили в гнезде отверстие для входа и выхода. Каждый день они носили туда небольших гусениц, явно для пропитания как самих себя, так и молодняка с личинками — подобным образом поступают и муравьи. В конце концов, когда такое соседство стало слишком досаждать нам, я разломала домик и выгнала их, что позволило мне увидеть его строение[649].

Одновременно приклеивались этикетки к бабочкам и жукам (а также ко всему прочему, что можно было заспиртовать или засушить), чтобы затем соединить их с соответствующими личинками (в нескольких случаях этикетки, к сожалению, перепутались) и сохранить до Амстердама, где Мериан собиралась зарисовать их[650].