Дань псам. Том 2

Это жалкий бог Кадаспалы? Пытается воспользоваться безумным шедевром татуировщика, как вантами, решеткой, чтобы проскользнуть во Врата? Хочет сбежать?

Если так, то она сделает это первой.

Пусть холод обжигает плоть. Пусть хоть целые куски отваливаются. Лучше такой конец, чем ревущее воплощение хаоса, раздирающее глотку.

Она подобралась еще ближе, пар от дыхания замерзал, оседая сверкающими кристалликами льда. Это напомнило ей юность, ночи в тундре, первый снег, когда дрожащие тучи сбрасывали алмазную кожу и мир погружался в тишину, такую безмолвную и идеальную, что казалось, будто само время застыло – чтобы удержать ее навечно на этом месте, сдержать ее мечты и амбиции, сохранить в памяти лица всех, кого она любит, – матери, отца, родных, возлюбленных. Никто не будет стареть, никто не умрет, не свернет с пути, а сам путь, что ж, он никогда не кончится.

Замереть на полушаге. Нога никогда не опустится на землю, я никогда не дойду до конца. Да, остаться здесь. В самом сердце возможностей, из которых осуществятся все. Никаких неудач, никаких потерь, никаких сожалений о поцелуе – и я не буду чувствовать холода.

Я не буду чувствовать холода…

Она вскрикнула от смертельно холодного воздуха. Как больно – сможет ли она подобраться еще ближе?

Апсал’ара подтянула колени под себя. И уставилась на узор; вот он, на расстоянии человеческого роста и все еще стремится вниз. Если она прыгнет отсюда, просто бросится вперед, – подхватит ли ее струящаяся сеть?

Или просто рассыплется? Или раздвинется, пропустив мимо тело – замороженное, безжизненное, с открытыми, но ничего не видящими глазами?

Внезапная мысль всколыхнула ее сомнения и страхи. И онемевшими руками она начала подтягивать свои цепи, укладывая звенья на балку перед собой.

А может ли холод Врат расколоть эти звенья? Если бросить их во Врата, так далеко, как получится, разорвутся ли цепи?

И тогда?

Она зарычала. Да, что тогда? Бежать, как заяц, оставив фургон за спиной, спасаться от легионов хаоса?

А когда разрушатся сами Врата, куда тогда бежать? Будет ли существовать сам этот мир?

Она поняла, что все это не имеет значения. Обрести свободу, даже на единый миг, этого достаточно.

«Апсал’ара, Госпожа Воров. Сильна была? – Да не то слово, она освободилась от цепей Драгнипура!»

Она продолжала собирать звенья цепи; воздух с трудом пробивался в онемевшие легкие.

Драконус отошел от Жемчуга. Демон всколыхнул в нем невыносимые чувства. Невозможно понять, где найти такую силу прощать, не говоря уж о полном безумии – найти хоть что-то стоящее в этом проклятом мире. А видеть Жемчуга, почти раздавленного под извивающимися, кровоточащими телами товарищей, – нет, это слишком.

Кадаспала ошибся. Орнамент был неправильный; он не мог противостоять тому, что надвигалось на них. Это была отчаянная уловка, единственная оставшаяся у Драконуса, и он даже не мог сердиться на слепого безногого тисте анди. Никто из нас не был готов к такому.

Как только Рейк перестал убивать, мы были обречены.

И все же он не ощущал гнева, когда думал об Аномандре Рейке. По сути, он начал понимать и даже сочувствовать утомленному желанию уничтожать. Покончить со всем. Было ошибкой называть это игрой. Этот основной принцип привел к окончательной неудаче. Скучающие боги и дети, обладающие ужасной силой, – вот худшие арбитры в такой схеме существования. Они борются с изменениями, хотя заставляют меняться других; они хотят получать все, что захочется, и воровать у соперников все, что удастся. Они говорят о любви только затем, чтобы убивать ее предательством и злобой.

Да, Драконус понимал Рейка. Играть в игры с горем – дурно, это мерзость. Уничтожь. Уничтожь все, Рейк. Рейк, мой наследник, мой сын по духу, мой неизвестный и непостижимый преемник. Делай, что должен.

Я отойду в сторону.

О, это все громкие слова.

А правду говоря, у меня нет выбора.

Сила, обрушившаяся на мир Драгнипура, была так велика, что Драконус на мгновение решил, что хаос все-таки настиг его, повалил на колени, ошеломил и наполовину ослепил. Страшное давление прижимало к земле, и Драконус опустил голову, прикрыв ее ладонями; позвоночник сгибался под давящей силой.