Данте Алигьери

— Да я и сам могу без твоей помо… ай!!! — Форезе поскользнулся, но в последний момент успел схватиться за рукав приятеля.

Данте расхохотался:

— Ты и вправду всемогущ! Купи тогда новое одеяло своей жене, а то из-под старого у нее ноги вылезают и ей приходится спать в чулках.

— Что за богомерзкую ересь ты несешь!

— Я не прав? Она уже научилась засыпать с поджатыми ногами?

Биччи, сердито засопев, парировал:

— Зато не с поджатым хвостом, как некоторые. Это надо же: испугаться какой-то дамы и упустить самого Гвидо Кавальканти! Хоть ты и мой будущий родственник, Алигьери, но я честно скажу тебе: любезный друг, ты осел.

Он произнес это слово и с опаской глянул на Данте — как раз лицо ему осветил тусклый отблеск факела, висящего над входом в очередную таверну. Но тот, похоже, не услышал конца фразы, углубившись в свои мечтания.

— Она не какая-то, Форезе, — тихо сказал он наконец, — она, будто аллегория, скрепляющая собой все мои помыслы. Я помню ее с детства и… — будто проснувшись, он тряхнул головой, — впрочем, Бог с нею. Скажи мне лучше, как зовут ту, вторую даму?

— Джованна, — вспомнил Биччи, — но друзья всегда зовут ее Примавера.

— Ты серьезно? Господи, как же это красиво!

— Что красиво? — Толстяк встал на цыпочки, пытаясь разглядеть выражение лица Данте. — А не бредишь ли ты, друг любезный?

— Какой уж тут бред! Чистая логика, — весело объяснил Алигьери, — Примавера ведь означает не только «весна», но также «идущая впереди». Если растолковать именно так, вполне естественно сопоставить настоящее имя Примаверы — Джованна с именем Иоанна Крестителя — предтечи Христа! Какая безупречная красота! Решено, я буду ее официальным поклонником.

— Э! Она ничего, конечно, но у нее муж. И вообще кощунство… — пытался возразить Форезе, но весьма вяло. Он уже понял, что логика у его друга своя собственная и сделана она из каленого железа.

* * *

Превратить свои чувства в категории философии и теологии — вот настоящая магия Данте. Здесь нет ничего общего с попыткой «поверить алгеброй гармонию». Поэт даже не думает разложить свою жизнь на винтики, подвергнув ее систематизации и анализу, он просто угадывает в ней знаки, совпадающие с Евангелием или… дорисовывает их. Любовь к Прекрасной Даме, которой не суждено реализоваться, становится мощным средством постижения Бога. И потом, когда возлюбленная умирает, — поэт находит утешение в мистических числовых конструкциях.

«…Я говорю, что, если считать по обычаю Аравии, ее благороднейшая душа вознеслась в первый час девятого дня месяца; а по счету, принятому в Сирии, она покинула нас в девятом месяце года, ибо первый месяц там Тизирин первый, называемый у нас октябрем; а по нашему исчислению, она ушла в том году нашего индикта, считая от Рождения Господня, когда совершенное число завершилось девять раз в том столетии, в котором суждено ей было пребывать на этом свете, она же принадлежала к роду христиан XIII века. Причина, по которой число «девять» было особенно ей любезно, быть может, следующая: согласно с Птолемеем и христианской истиной, девять — число движущихся небес, а, согласно с общим мнением астрологов, упомянутые небеса влияют на дольний мир в соответствии с их взаимной связью; отсюда следует, что число это было столь ей свойственно, ибо при ее зачатии все девять небес находились в совершеннейшей взаимной связи. Вот одна из причин; но, рассудив утонченнее и не отступив от непреложной истины, число это было ею самой; я говорю о сходстве по аналогии и так понимаю. Число «три» является корнем девяти, так как без помощи иного числа оно производит девять; ибо очевидно, что трижды три — девять. Таким образом, если три способно творить девять, а Творец чудес в Самом Себе — Троица, то есть Отец, Сын и Дух Святой — три в одном, то следует заключить, что эту даму сопровождало число «девять», дабы все уразумели, что она сама — девять, то есть чудо, и что корень этого чуда — единственно чудотворная Троица. Быть может, более утонченные в мыслях люди смогли бы прибегнуть к еще более сложным доводам, однако я привожу тот, который пришел мне на ум и который наиболее мне нравится»[35].

Именно на такую логику опирался наш герой и считал этот путь единственно возможным. В начале XI песни «Рая» есть такие строки (1 — 12):

О безрассудство всех земных забот!
Под бременем нелепых силлогизмов
Наш падший дух крылами землю бьет.
Те медицины мудрых афоризмов
Искали, тех взманил духовный сан,
Царили третьи с помощью софизмов;
Тот руку запускал в чужой карман.
Иной служил отчизне благородно,
Тот страстью был, тот ленью обуян.
Лишь я один из всех людей свободно
Вознесся с Беатриче к небесам
К приему славному стезей угодной!..

[36]