Данте Алигьери

— Теперь ты можешь с легким сердцем навсегда забыть жестоких и несправедливых гвельфов. За такие стихи гибеллины тут же признают тебя своим.

— Я не собираюсь публиковать их, — возразил поэт.

Граф бросил на него пронзительный взгляд из-под сросшихся бровей:

— Драгоценный мессир Алигьери! Я мог бы поверить твоим словам, будь ты тихим домоседом, живущим за счет своего имения. Но когда такие строки пишет человек, достигший определенного успеха на политическом поприще…

— Вы смеетесь? — горько вздохнул Данте. — Политика лишила меня всего — благополучия, положения в обществе, семьи и даже родины!

— Это может быть поправимо, — уклончиво отозвался Гвиди. — Сейчас многие достойные люди собираются под знамена императора. Если сделать правильный выбор и стать глашатаем дум…

Алигьери резко протянул руку и пододвинул к себе бумагу, сложил ее в стопку, покрыв сверху чистым листом.

— Благодарю за совет, — сказал он, — однако становиться чьим-либо придворным поэтом не входит в мои планы. Скорее уж я пополню ряды сражающихся за императора. Мой уважаемый предок Каччагвида явил собой прекрасный пример не только для меня, но и для всего моего рода. А вы, граф, по-видимому, перестали держать нейтралитет, раз так убежденно показываете симпатии к гибеллинам?

Гвиди пожал плечами:

— Вовсе нет. Просто много путей проходят через мои земли. А еще я люблю поэзию и мне жаль хорошего поэта, попавшего в беду. Так что вспомни мой совет, если придется трудно.

С этими словами он вышел, оставив Данте в тягостном раздумье. Честно говоря, хозяин здешних земель говорил правильные вещи. Изгнанника ожидало полуголодное существование, если не хуже. Он принадлежал к книжникам, такие люди находили себя в преподавании. Но для успеха в подобной деятельности требовался диплом, а мессир Алигьери так и не завершил образования в Болонском университете. Как раз политические пасквили и могли принести ему нужность для сильных мира сего, которая непременно выразилась бы в материальной поддержке. Да и по своим взглядам не признающий светскую власть папы Данте более походил на гибеллина, нежели на гвельфа… И все же речи Бартоломео Гвиди его не убедили. Уж слишком мелким и суетным выглядело это ангажированное тявканье по сравнению с ужасной и величественной красотой адских картин, являвшихся ему теперь ежедневно.

«Нет уж, — прошептал он, — не ты вложил мне в сердце этот дар и не тебе дано им распоряжаться!»

Он обращался вовсе не к Гвиди.

В ответ послышался тихий отрывистый звук — то ли короткий вздох, то ли усмешка…

Глава двадцать девятая. Женские истории

Быстрым решительным шагом, будто она и не жена государственного преступника, держа под мышкой увесистый сверток, Джемма подходила к суровому монументальному дворцу Барджелло. Увидев стражника, она потупилась на несколько секунд — ради приличия, — потом бросила на него возмущенный взгляд из-под платка.

— Пропустите! Мне нужно к мессиру Канте Габриэлю ди Губбио.

— К подеста?! — удивленно переспросил привратник. — Он ждет вас?

— У меня к нему дело, — сказала Джемма столь уверенно, что стражнику послышался утвердительный ответ на его вопрос.

Прямая, словно струна, не оглядываясь по сторонам, она быстро пересекла пустую залу и поднялась по лестнице, моля Бога найти ди Губбио как можно быстрее, пока ее не выдворили отсюда. Она не очень хорошо представляла себе, о чем будет говорить. Приходилось уповать на помощь Бога. Еще одна трудность заключалась в том, что Джемма не знала подеста в лицо.

Послышались шаги и звуки разговора. Все ближе. Женщина быстро отступила в тень. Один голос был басовитый, будто воркующий, он уговаривал… уговаривал не гнушаться помощью таких людей… потому, что такие люди, как Корсо Донати… Второй, высокий, отрывистый, отвечал уклончиво. Его обладатель явно не чувствовал особых симпатий к Большому Барону.

Беседующие прошли мимо мадонны Алигьери и остановились за углом. Бас поворковал еще немного, наконец закончил:

— Что ж, не смею утруждать вас более, мессир ди Губбио. В конце концов, вам решать. Прощайте.

Джемма, зажмурившись, перекрестилась. Постояла мгновение с закрытыми глазами и решительно вышла навстречу возвращавшемуся подеста.

— Глубокоуважаемый мессир! Не откажите бедной женщине — жене бывшего приора Алигьери!

Подеста имел вид вовсе не величественный. Небольшого роста, с желтоватой нездоровой кожей и бегающим взглядом.

— Пришла просить о прощении для мужа? — пробурчал он. — Не получится. Его вина слишком велика.

— Милостивый синьор! У меня и в мыслях такого не было! Я всего лишь женщина и ничего не понимаю в мужских делах. Если осудили — значит, за дело.

Ди Губбио взглянул на нее с легким любопытством:

— Вот как? А зачем пришла?

— Чтобы подарить вам вот это. — Джемма развернула сверток, оказавшийся роскошным гобеленом, изображающим льва на охоте.

— Хм. — Градоначальник удивился. — Чем обязан таким вниманием?