Данте Алигьери

С безупречной осанкой и непроницаемым выражением лица Джемма поклонилась троюродному брату. Его лицо выглядело багровым от вина, но он продолжал жадно пить.

— Тебе уже сказали, сестрица? — прохрипел Большой Барон. — Звезда нашего рода закатилась. Но зато он показал всем, чего стоит. Когда они подожгли замок, он воссел на Святой престол в полном облачении. И так, с ключами святого Петра, встретил их. И сказал им… Да, сказал — им самим пришлось запомнить его слова: «Если я стану жертвой, как стал Господь наш, Иисус, то я встречаю смерть с радостью».

— Они убили папу? — вырвалось у Джеммы, хотя она и не собиралась разговаривать с братом.

— Убили… Да. — Корсо поперхнулся вином и закашлялся. Приступ оказался таким долгим, что мадонна Донати уже хотела бежать за лекарем. Наконец Большой Барон отдышался и продолжил: — Они убили его, только не мечом, а унижением и поруганием. Этот французский прихвостень Гийом Ногаре не постыдился дать пощечину… кому?! Самой матери-Церкви! Папа не смог перенести этого и вчера отошел к Богу. Теперь для нас грядут черные времена.

Мадонна Алигьери потупилась так сильно, что подбородок ее уперся в грудь. Она боялась, что Корсо прочтет в ее взгляде ликование.

— Скоро… да, скоро белое станет черным, а черное белым, — бормотал Корсо. — Слушай, сестренка! — вдруг выкрикнул он. — Пока я еще силен, сделаю для тебя кое-что приятное. Добьюсь, чтобы твой брак признали недействительным, и выдам тебя замуж за нормального мужика.

— Как это возможно? У нее трое детей, — осмелилась подать голос мадонна Донати.

— А! Тетка! Ты уже так стара, что ум, видать, слабеет. Запишем твою дочку вдовой. Кстати, недалеко от истины. Ее супружник уже почти что в гробу, ибо перешел к гибеллинам и собрался воевать… Ха-ха… Он думает, будто можно скрипеть пером, сидя на скамье, а потом вдруг взяться за меч! Хе-хе-хе!

Джемма стиснула зубы и сжала губы, чтобы, не дай бог, не поддаться гневу и не ответить Большому Барону. Она не имела права рисковать жизнью детей.

На следующее утро мадонна Алигьери собрала вещи и переехала в самый дальний из сохранившихся домов мужа. Он стоял неподалеку от городских стен. Жили в том районе в основном ремесленники и всякий подозрительный люд, но Джемму это беспокоило гораздо меньше, чем внимание троюродного брата. Она попросила мать говорить всем, что они уехали в Лукку к богатому дяде мужа, и жила на новом месте, стараясь не обращать на себя внимания. Но все равно каждую ночь ей чудились стук в дверь и грубый бас Большого Барона.

…Между тем опустевший Святой престол занял Бенедикт XI, который не стал поддерживать ни гвельфов, ни гибеллинов, но, наоборот, собрался примирить воюющие партии. В знак своих свободных взглядов новый понтифик не побоялся назначить кардиналом одного из сторонников императора, гибеллина Никколо да Прато, которого тут же послал наводить порядок во Флоренции.

Джемма узнала эти новости от служанки матери и затаилась, моля Бога, чтобы мужа вернули прежде, чем он погибнет в каком-нибудь сражении.

Данте тоже надеялся на да Прато. Он написал ему канцону о трех добродетелях, которые бродят, будто нищенки, отвергнутые всеми. Три дамы — Справедливость, Правда и Законность… этой горькой аллегорией поэт хотел обратить внимание кардинала на флорентийские беды, но в итоге оказался пророком новой несправедливости.

Никколо да Прато действительно приехал и старательно проводил переговоры со многими влиятельными людьми, но ситуация запутывалась все больше.

Подеста Флоренции ди Губбио с самого начала не поддерживал Большого Барона, с помощью которого пришел к власти. А к моменту приезда папского кардинала партия черных гвельфов и вовсе распалась надвое, поскольку у Корсо Донати появился мощный соперник — мессир Россо делла Тоза. В то же время изгнанные белые гвельфы окончательно объединились с гибеллинами и стягивались под знамена императора Генриха VII.

Титаническими усилиями кардиналу да Прато удалось зазвать во Флоренцию 14 изгнанников из числа новообразованной белой гвельфско-гибеллинской группировки. Черные открыли им ворота, но встречали так холодно, что да Прато всерьез обеспокоился за жизнь приглашенных.

На переговорах Большой Барон сидел, развалившись, во главе стола и неучтиво выказывал удивление на все претензии изгнанников. Россо делла Тоза, терпевший ради переговоров общество Корсо, согласился с обоснованностью притязаний, но не выказал желания изменить что-либо.

Кардинал сидел среди них, умирая от стыда, и не мог ничего сделать.

К концу встречи Большой Барон посоветовал изгнанникам убраться как можно скорее, если они дорожат своими жалкими жизнями.

— Как вы смеете?! — задыхаясь от возмущения, перебил его да Прато.

— Ради Христа, простите, ваше высокопреосвященство! — с наигранной горячностью ответствовал Корсо. — Но вы не знаете милой Фьоренцы, как знаем ее мы. Мы печемся лишь о ее благе, а оно невозможно, если эту благословенную землю будут топтать ноги нечестивцев!