Данте и философия

E si tutto amore in lui si mise,
Che Beatrice eclisso nell’ obblio

[И так моя любовь им поглощалась,

Что я о Беатриче позабыл].

Беатриче лишь улыбалась. Но это первое затмение Беатриче любовью ясно возвещает ее окончательное затмение, которого она сама желала и которому была причиной. Это она пошлет к Данте святого Бернарда, чтобы тот привел его к финальному экстазу – венцу его странствий в потустороннем мире, конечной цели священной поэмы и залогу конечной цели человека. Стало быть, сама Беатриче не может привести Данте к завершению странствия. Замысел поэта абсолютно ясен, и Пьетро Алигьери, комментируя творение отца, не заблуждается относительно смысла этого фрагмента: «Fingendo se relinqui a Beatrice. Figura est, quod per theologiam Deum videre et cognoscere non possumus, sed per gratiam et contemplationem. Ideo mediante sancto Bernardo, idest contemplatione, impetratur a Virgine gratiam videndi talia, quae per scripturas percipi non possunt» [ «Вообразив, что оставляет Беатриче. Это означает, что мы можем видеть и познавать Бога не посредством теологии, а посредством благодати и созерцания. Поэтому он через святого Бернарда обретает от Девы благодать узреть то, что не может быть воспринято через писания»][323]. Как Беатриче предшествовал Вергилий, поскольку вера еще не была необходимой, и как на смену Вергилию приходит Беатриче в момент, когда естественного света стало недостаточно (Чист, XXX, 73 ss.), так она, в свою очередь, исчезает, уступая место св. Бернарду, в тот миг, когда дело, приуготованное познанием, должно быть довершено любовью (Рай, XXXI, 192). Это верно, что для Данте, как и для св. Фомы, небесное блаженство по своей сути есть ви́дение Бога, за которым следует любовь[324]; но, тем не менее, необходимо, чтобы сначала любовь привела человека к блаженству. Вот почему Данте с почти непогрешимой уверенностью вручает довершение своей поэмы в руки св. Бернарда, этого исполненного любви экстатического боговидца:

Tal era io mirando la vivace
Carita di colui, che in questo mondo,
Contemplando, gusto di quella pace

[Так я взирал на рвение святое

Того, кто, окруженный миром зла,
Жил, созерцая, в неземном покое]

(Рай,

XXXI, 109–111).

Вряд ли это правильный метод – перерывать самые обычные формулировки Данте в поисках гипотетических символов, закрывая глаза на столь очевидные факты, как только что приведенные. Длина ролей, порученных действующим лицам «Божественной комедии», – это еще не все. Общая структура поэмы требует, чтобы любовь дополнила веру и увенчала ее, подобно тому как вера дополняет разум и просвещает его. Конечно, роль св. Бернарда коротка, но она имеет решающее значение: ведь без нее поэма осталась бы незавершенной. Будет ли преувеличением причислить св. Бернарда к главным действующим лицам «Божественной комедии», коль скоро его нельзя удалить из нее, не обезглавив поэму? Не думаю. Более того, я считаю, что роль св. Бернарда в глазах о. Мандонне обрела бы капитальное значение, несоизмеримое с ролями других персонажей, если бы Данте доверил ее св. Фоме Аквинскому.

В этом вся проблема. Экзегетическая акробатика о. Мандонне мотивирована именно желанием доказать необходимо томистский характер теологии Данте. Если в «Божественной комедии» имеются три главных действующих лица, это, очевидно, объясняется требованием единотроичности Данте; но неумолимо последовательная и универсальная в своем приложении единотроичность требует любой ценой устранить св. Бернарда Клервоского. Коль скоро для него больше не находится места, Беатриче может больше не бояться соперников; она и не должна их иметь, ибо с абсолютным торжеством Беатриче связано абсолютное торжество св. Фомы Аквинского.