Данте и философия

О смертных безрассудные усилья!
Как скудоумен всякий силлогизм,
Который пригнетает ваши крылья!

Кто разбирал закон, кто – афоризм,

Кто к степеням священства шел ревниво,
Кто к власти чрез насилье иль софизм,

Кого манил разбой, кого – нажива,

Кто, в наслажденье тела погружен,
Изнемогал, а кто дремал лениво,

В то время как, от смуты отрешен,

Я с Беатриче в небесах далече
Такой великой славой был почтён

(Рай,

XI, 1-12).

Итак, нас предупреждают, что отныне Данте будет говорить как человек, судящий с высоты четвертого неба: он собирается неотступно требовать безупречной чистоты духовного ордена.

Именно в этом состоит его замысел, и Данте тотчас побуждает Фому Аквинского к тому, чтобы тот его высказал: я вижу, о чем ты думаешь; у тебя два затруднения. Прежде всего, ты спрашиваешь себя, что я хотел сказать этими словами: «U’ ben s’impingua, se non si vaneggia». Затем, ты хотел бы знать, почему я сказал о царе Соломоне, что не было другого человека, столь же великого, как он: «Я veder tanto non surse il secondo» (Рай, XI, 19–27). Итак, Фома Аквинский должен разъяснить Данте эти два затруднения.

Церковь есть мистическая невеста Христа. Чтобы соединить Церковь с ее божественным женихом, Бог послал ей двух вожатых: один – св. Франциск, пылающий любовью подобно серафиму; второй – св. Доминик, блистающий светом мудрости подобно херувиму (Рай, XI, 37–39). Фома берет на себя труд поведать о жизни св. Франциска, подобно тому как Бонавентура в песни XII поведает о жизни св. Доминика. К тому же, замечает Фома, кого бы ни славить из этих двух, тем самым будет прославлен и другой (Рай, XI, 40–42). Это важная ремарка: она объясняет, почему Фома, описав францисканский идеал, затем опирается на него, чтобы подвергнуть порицанию некоторых доминиканцев. С той точки зрения, которая выражена в этой песни, оба ордена практически взаимозаменяемы, так как, несмотря на различающие их нюансы, они разделяют общий идеал. В самом деле, в своей хвалебной речи св. Франциску Фома прежде всего делает упор на его браке с Бедностью (Рай, XI, 55–75), этой доселе неведомой и плодотворной драгоценностью, служить которой и любить которую он завещал перед смертью своим братьям (Рай, XI, 112–114).

Таким образом, св. Франциск Фомы Аквинского – образцовый пример полного отречения от мирских благ. Суди же, добавляет тотчас Фома, каким достойным товарищем был ему св. Доминик в их совместном усилии привести в надежную гавань ладью св. Петра! А ведь именно Доминик

…нашей братьи положил основу;
И тот, как видишь, грузит добрый груз,
Кто с ним идет, его послушный зову.

Но у овец его явился вкус

К другому корму, и для них надёжней
Отыскивать вразброд запретный кус.

И чем ослушней и неосторожней

Их стадо разбредется, кто куда,
Тем у вернувшихся сосцы порожней.

Есть и такие, что, боясь вреда,

Теснятся к пастуху; но их так мало,
Что холст для ряс в запасе есть всегда.

И если внятно речь моя звучала,

И ты вослед ей со вниманьем шел
И помнишь все, что я сказал сначала,

Ты часть искомого теперь обрел;

Ты видишь, как на щепки ствол сечется
И почему я оговорку ввел:

‘Где тук найдут все те, кто не собьется’.

(Рай,

XI, 121–139).

Конец этого отрывка представляет собой одно из тех мест, многочисленных у Данте, которые даже читатель-итальянец вынужден переводить, чтобы понять. Мы принимаем ту интерпретацию последних трех стихов, которую предлагают Беккариа и Бертольди. Принять ее нас побуждают два соображения. Во-первых, возьмем две темных строки:

E vedrai il correger che argomenta,
U’ ben s’ impingua, se non si vaneggia

[И почему я оговорку ввел:

‘Где тук найдут все те, кто не собьется’]

(v. 138–139).