Данте и философия

Как только Фома умолкнул, в начале Песни XII небесные пляска и пение возобновляются, затем останавливаются снова (Рай, XII, 1—21). Тогда берет слово душа из второго круга: душа Бонавентуры, которого божественная любовь побуждает, в свою очередь, держать речь «dell’ altro duca» [ «о другом вожде»], то есть о св. Доминике (Рай, XII, 22–23). Чтобы яснее обрисовать свой замысел, Данте заставляет здесь Бонавентуру повторить то, что уже было сказано Фомой Аквинским: «Говоря об одном, следует говорить и о другом, чтобы подобно тому, как они вместе сражались (si che com’ elli ad una militaro), вместе сияла и их слава» (Рай, XII, 34–36). Невозможно сильнее подчеркнуть тот факт, что оба ордена связаны общим делом, и вполне оправдано судить о каждом из них с точки зрения другого: ведь это означает все еще судить о каждом ордене с его собственной точки зрения, ибо у них – один и тот же идеал.

И действительно, Бонавентура начинает хвалу св. Доминику с напоминания о том, что для спасения пошатнувшейся Церкви Бог послал своей невесте в помощь двух воинов, которые делом (al cui fare — св. Франциск) и словом (al cui dire = св. Доминик) должны были собрать вместе рассеянный народ (Рай, XII, 37–45). Отсюда начинается хвала св. Доминику, полная такого множества подсказок, что непонимание ее смысла непростительно. Хвала св. Франциску превозносила его любовь к бедности; хвала св. Доминику превозносит его дух веры. Для нас вопрос не в том, как именно современный доминиканский историк представляет себе «доктринальное призвание» своего ордена; для понимания Данте нам важно знать, как сам Данте представлял себе доминиканский идеал. А для него св. Доминик был прежде всего пылким возлюбленным христианской Веры: «l’amoroso drudo della Fede cristiana» (Рай, XII, 55–56). С самого рождения душа этого святого воителя, чуткая к своим, непреклонная к врагам, была настолько исполнена живой веры, что мать, носившая его во чреве, могла пророчествовать будущее. Подобно тому как св. Франциск взял в супруги Бедность, св. Доминик взял в супруги Веру в ее истоке – крещении. Эта добродетель отдавала ему себя, чтобы его спасти; он же отдавал ей себя, чтобы ее защитить (Рай, XII, 61–63). Рожденный для трудов на ниве Господа, младенец был пророчески назван Домиником. В самом деле, первая любовь, которая в нем открылась, была любовью к первым наставлениям Христовым. Часто его, молчаливого и бодрствующего, кормилица находила лежащим на земле, как если бы он говорил: «Я для того пришел» (Рай, XII, 73–78). Первое наставление Христово (Мф XIX, 21) есть бедность. Данте явно хочет здесь со всей возможной силой подчеркнуть, что этот воин Веры был также возлюбленным бедности. Таким образом, Данте решительно отстаивает единство идеала обоих орденов, что очевидно для сколько-нибудь внимательного читателя.

Не менее верно и то, что св. Франциск и св. Доминик служили этому идеалу каждый по-своему: Франциск – любовью, Доминик – мудростью. Данте выразил это в песни XI, в словах, по праву ставших знаменитыми:

L’ un fu tutto serafico in ardore;
L’ altro per sapienza in terra fue
Di cherubica luce uno splendore

[Один пытал пыланьем серафима,

В другом казалась мудрость так светла,
Что он блистал сияньем херувима]

(Рай,

XI, 37–39).