Данте и философия

Но этот свет мудрости, которым сиял св. Доминик, был, как мы уже знаем, светом Веры. Следовательно, чтобы выполнить миссию, возложенную на него Данте и к тому же дивно ему соответствующую[334], Бонавентура должен оказать доминиканцам ту же услугу, какую только что оказал францисканцам Фома Аквинский: напомнить им о соблюдении их собственного идеала. Сыны св. Доминика исполнены ревностного стремления к Мудрости, подобно их отцу? Они правы! Но «не ради благ, манящих продолжать / нелегкий путь» каноника Генриха Сузо[335], а ради любви к манне небесной Доминик в малое время сделался великим учителем (Рай, XII, 82–85). Стало быть, хвала св. Доминику сплетает воедино две темы – безразличие к земным благам и Мудрость, причем обе берут начало в одном источнике – вере: «Poi con dottrinaè con volere insieme, con I’officcio apostolica si mosse» [ «Потом, познанья вместе с волей двинув, / Он выступил апостольским вождем»] (Рай, XII, 97–98). Во имя этого идеала и св. Бонавентура, в свою очередь, будет критиковать францисканцев, которые, оставив пути св. Франциска, тем самым оставляют и пути св. Доминика. Именно так поступают, к несчастью, спиритуалы и последователи Матфея из Акваспарты: первые ограничивают Правило, вторые теряют его из вида. Что касается меня, добавляет оратор, «Я – душа Бонавентуры из Баньореджо, который в великих трудах всегда ставил земные заботы на второе место» (Рай, XII, 127–129; в стихотворном переводе М. Лозинского: «Я жизнь Бонавентуры, минорита /из Баньореджо; мне мой труд был свят, / И всё, что слева, было мной забыто»). И далее он представляет окружающих его Учителей, причем в этом сонме Иоахим Флорский занимает место, аналогичное месту Сигера Брабанского среди спутников Фомы Аквинского.

Если взять песни XI и XII Рая в том виде, в каком они предстают перед нами, они своей симметричной структурой образуют единый блок и подлежат единому толкованию. Данте написал их для того, чтобы отстоять не первенство духовного, что было бы банальностью, а первенство исключительно духовного призвания нищенствующих орденов, которым Данте поручает напоминать Церкви об исключительно духовном характере ее миссии. Этот второй тезис не только не банален, но и связывается в сознании Данте с его самыми глубокими интересами и самой живой страстью. Общим смыслом, который он вкладывает в только что проанализированные тексты, объясняется их содержание. В самом деле, оба великих ордена должны полностью воздерживаться от погони за земными целями: этого требует их общий идеал. Но при этом тип апостольства, вверенный Данте каждому из них, создает и особого рода обязанности; вот почему Данте властью св. Франциска позволяет себе устами доминиканца напомнить прежде всего о бедности в стремлении к небесным благам, а властью св. Доминика – напомнить устами францисканца прежде всего о духе Мудрости в стремлении к истине, которую являет Вера.

Будучи восстановлены в том, что представляется их подлинным смыслом, тексты Данте совсем иначе, нежели это имеет место у о. Мандонне, ставят проблему Сигера Брабанского. О. Мандонне заботит доказательство того, что, поместив Сигера в Рай, Данте вовсе не замышлял «сатиру против доминиканцев или нечто ей подобное»[336]. В подтверждение этого пункта о. Мандонне постарался показать, что Данте не мог чинить препятствий ордену, к которому в действительности питал «глубокую симпатию». Мог ли он оказать ему бо́льшую честь, нежели отождествить голос св. Фомы с голосом Беатриче? Правда, Данте, казалось бы, обвиняет орден в пренебрежении Мудростью откровения ради культивирования мирских наук, но в этом он противоречит сам себе, и эта небольшая несообразность нисколько не умаляет его восхищения доминиканцами. Стало быть, он вовсе не потому заставляет Фому Аквинского произносить хвалу Сигеру Брабантскому, что испытывает к нему антипатию, что и требовалось доказать.