Данте и философия

Такая интерпретация согласуется по смыслу с текстом в целом; следовательно, она предпочтительнее интерпретации о. Мандонне, которая не связана ни с чем и даже делает текст невнятным. Если согласиться с этим пунктом, придется заключить, что Данте никогда не говорил, будто голос св. Фомы подобен голосу Беатриче: скорее эти два голоса произвели сходные разнонаправленные движения, чем и было подсказано приведенное сравнение. Следовательно, о. Мандонне был неправ, когда утверждал, прежде чем процитировать эти стихи: «К тому же Данте ясно выражает свою мысль, когда после долгой речи Фомы слово берет Беатриче: поэт заявляет, что имеется сходство в речах между Фомой и Беатриче, то есть между теологией великого доктора и самой христианской верой, коль скоро нельзя отличить голос одного от голоса другой»[328]. Отцу Мандонне уже мало заставить Данте утверждать, будто эти два голоса схожи; он хочет, чтобы голос Беатриче был голосом веры, а голос Фомы – голосом самой теологии, и чтобы их было невозможно различить: формулировка, которую на сей раз никакими ухищрениями не извлечь из текста. Этот ценный аргумент, согласно которому Данте считал томистскую теологию и веру почти неразделимыми, означает не что иное, как абсурд, коему он и обязан своим существованием.

Нам нет нужды вновь обсуждать природу дантовского томизма; единственный вопрос, который здесь для нас важен, – это вопрос о том, каковы его пределы и какова его суть. До сих пор у нас были основания считать, что томизм Данте, вопреки тому, что иногда утверждают, был лишен целостности и исключительности. Теперь мы должны рассмотреть другую последовательность фактов. Это рассмотрение ощутимо приблизит нас к нашей проблеме и непосредственно подготовит ее решение.

II. – Критика нищенствующих орденов

Знаменитый отрывок из Рая, XI, 124–239, где Данте устами св. Фомы критикует в доминиканском ордене некоторые тенденции, вызывавшие у него неприятие, принадлежит к числу фрагментов, породивших самые разные интерпретации. О. Мандонне привержен одной из самых старых, относительно которой, однако, нет уверенности в том, что она верна. Стало быть, нам следует, в свою очередь, взяться за эту проблему, причем потребность в этом тем настоятельнее, что, если принять толкование о. Мандонне, придется либо тотчас опровергнуть его собственный тезис, либо, подобно самому о. Мандонне, вовсе не считаться с истолкованными таким образом текстами.

Начнем с того места «Комедии», где Фома Аквинский берет слово и представляется Данте:

Я был одним из агнцев, что идут
За Домиником на пути богатом,
Где все, кто не собьется, тук найдут.

(Рай,

X, 94–96).

Скартаццини в комментарии к этому месту правильно разъясняет: «Я принадлежу к Ордену проповедников, основанному св. Домиником, чье правило, если его верно соблюдать, приводит человека к христианскому совершенству… Мы приближаемся к христианскому совершенству, если не сбиваемся с начертанного основателем правильного пути, погнавшись за ложными благами мира». Тогда проблема заключается в том, чтобы точно выяснить, в чем же Фома упрекает свой орден, «u’ ben s’impingua, se non si vaneggia» [ «где все, кто не собьется, тук найдут»]? Даже если переводить vaneggia как «сбиваться с пути», «преследовать ложные блага» или «гнаться за тщетой мира сего», проблема остается: о какой тщете идет речь?

К счастью, это разъяснил сам Данте. Он придавал большое значение этому стиху, на который в первый раз ссылается в следующей песни (Рай, XI, 22) и который полностью воспроизводит вторично в Рае, XI, 139, подчеркивая, что речь идет именно о его разъяснении. В самом деле, это разъяснение начинается с первых строк Рая, XI, и проходит через всю песнь XI, чтобы завершиться следующим выводом: доминиканцы предают идеал своего основателя в той мере, в какой они отворачиваются от духовных целей и в какой бы то ни было форме обращаются к мирскому.

Эта тема возвещается уже в первых двенадцати стихах песни XI. Все еще взволнованный встречей с прославленными Учителями, которых Фома Аквинский назвал ему в конце песни X, Данте восклицает: