Данте и философия

В самом деле, что служит основанием теологии, если не вера в Откровение Иисуса Христа? И что доказывает, что мы должны верить в это Откровение? Чудеса, совершенные Христом. Но что доказывает, что мы должны верить в то, что Христос совершал чудеса? Ведь, в конце концов, многие люди испытывают величайшее отвращение к тому, чтобы верить в то, чего не видели сами, а они не видели этих чудес. Так пусть обратят взоры к философии! Эта donna gentile появляется здесь для того, чтобы помочь вере, то есть поддержать своим свидетельством науку, полезнейшую для спасения человеческого рода, – поддержать теологию, которая спасает человека от вечной смерти и дарует ему вечную жизнь. Но чем она может помочь Откровению? Тем, что «сама она – чудо, которое глаза человеческие могут в любое время воспринять и которое доказывает нам возможность и других чудес» (III, 7). В самом деле, по замыслу Божьему философия была от века предназначена к тому, чтобы свидетельствовать перед ныне живущими людьми в пользу веры. И философия действительно свидетельствует в пользу веры, причем не только тем светом, которым она просвещает интеллект, но и той нравственной красотой, которой она облагораживает душу. Этим Данте дает нам понять, что мудрость своим сиянием «способна обновлять природу тех, кто ею любуется, ибо она чудодейственна. Тем самым я подтверждаю сказанное в предыдущей главе, где я назвал благородную даму помощницей нашей веры» (III, 8).

Во всем этом нет ни малейшего намека на какое-либо сотрудничество философии в деле разработки богословской науки, как ее понимал св. Фома Аквинский. Нет также ни слова о подчинении философии теологии, которое в «Сумме теологии» опиралось на текст Прит 9, 3: «Misit ancillas suas vocare ad arcem» [ «Послала слуг своих провозгласить с возвышенностей городских»]. Философия предстает у Данте как сотрудница – усердная, но свободная. Своим блистанием и великолепием, свойственным ей как дочери Божьей, чудом своего собственного существования и тех следствий, которые она производит в человеке своей добродетелью, философия, это ежедневно зримое чудо, помогает нам верить в возможность чудес Христовых, которых мы не видели своими глазами. Философия – то вспомогательное средство, действенность которого в способствовании христианской вере невозможно отрицать, но которое, несомненно, не согласуется с каноном томистской апологетики. Наводить на мысль, что евангельские чудеса Христа становятся возможными, когда мы видим, каким божественным чудом является сияние философского познания и действенность философской морали, значит основывать достоверность чуда на красоте, принадлежащей к естественному порядку, который сам мыслится как чудо. Чьим бы учением ни вдохновлялся здесь Данте, оно, несомненно, не было учением св. Фомы Аквинского[178].

В самом деле, если попытаться определить позицию Данте, исходя из природы и функции теологии, то мы оказываемся перед лицом следующих фактов. Есть некая сверхъестественная наука, расположенная выше и вне ряда естественных наук, подобно тому как Эмпирей, это сверхъестественное небо, расположен выше и вне ряда естественных небес. Как Эмпирей не оказывает на природный мир никакого прямого воздействия, но внушаемой им любовью приводит в движение перводвигатель, точно так же, надо полагать – хотя об этом не сказано[179], – Данте допускал, что теология, не оказывая прямого воздействия на философию, как бы зовет ее ввысь. Наконец, Данте нигде не указывает и не намекает на какое бы то ни было подчинение философских наук этой царице, каковой является теология. Наоборот, он говорит, что есть по меньшей мере шестьдесят царственных наук, не считая наложниц и рабынь. Стало быть, все свидетельствует о том, что Данте считал теологию, в силу самого ее совершенства, вознесенной над пределами мира и отделённой от природы своим сверхприродным достоинством.

IV. – Пределы метафизики

Как следует из предшествующего анализа, верхняя часть схемы, представляющей классификацию наук у Данте, выглядит следующим образом:

Теология предстает здесь парящей в блистательном одиночестве, которое, как мы выясним, имеет свои пределы. Напротив, этика, подобная в этом Перводвигателю, начинает собою ряд побудительных влияний и непосредственных переходных действий, которые пронизывают всю последовательность естественных наук, вплоть до скромной, но необходимой грамматики. Будучи взяты в своей совокупности, они образуют Мудрость; а так как этика их призывает, подчиняет и направляет к их собственным целям, именно она придает им гармонию и красоту: «La moralitade è bellezza de la sapienza» [ «Мораль есть краса мудрости»] (III, 15).