Данте и философия

По причинам, которые мы поясним позже, Данте в этом пункте, как и во многих других, хотел сохранить верность учениям авторитетов, сведущих в предмете. И в самом деле, здесь все согласны между собой. Теология учит нас тому, что единственная совершенная красота, к которой должен стремиться человек, – это ви́дение Бога лицом к лицу. Такое ви́дение имеет созерцательный характер как бы по определению. Таким образом, конечное торжество созерцательной жизни над жизнью деятельной не подлежит сомнению, и одного этого достаточно, чтобы утвердить низший статус действия по отношению к созерцанию. Но тому, во что нам велит верить вера, – тому же самому нас учит и философия. В книге X «Никомаховой этики» Аристотель прямо говорит, что величайшее счастье, на которое может притязать человек, лишь изредка и на краткие мгновения обретается в созерцательной жизни[188]. Наконец, сам Иисус Христос учит в Евангелии Луки, что лучшую часть избрала не Марфа, этот символ деятельной жизни, а Мария – символ жизни созерцательной. Поэтому Данте без колебаний заключает: «Действительно, следует помнить, что мы в этой жизни можем обладать двояким счастием в зависимости от двух ведущих нас к нему различных путей, одного хорошего и другого наилучшего: один из них – это жизнь деятельная, а другой – созерцательная. Последняя (хотя посредством деятельной жизни, как было сказано[189], и достигается благополучие) приводит нас к более совершенному счастью и блаженству, как это доказывает Философ в десятой книге ‘Этики’. Да и Христос это утверждает собственными устами в Евангелии от Луки, беседуя с Марфой и отвечая ей: ‘Марфа! Марфа! Ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно’, то есть то, что ты делаешь. И добавляет: ‘Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее’. И Мария, согласно тому, что написано в Евангелии перед приведенными выше словами, сидя у ног Христа, не обнаруживала никакой заботы о домашнем хозяйстве, но только внимала словам Спасителя. В самом деле, если бы захотели истолковать это в нравственном смысле, Господь наш пожелал этим показать, что созерцательная жизнь – наилучшая, хотя деятельная и хороша, а это очевидно для всякого, кто должным образом поразмыслит над евангельскими словами»[190]. Как видим, нет ничего более традиционного, чем этот вывод.

Правда, можно спросить, и сам Данте задает себе этот вопрос, каким образом утверждаемое здесь, в трактате IV «Пира», согласуется со сказанным ранее о преимуществе нравственных добродетелей. Другими словами, почему он начал с того, что целью и плодом мудрости назвал счастье, доставляемое деятельной жизнью? На этот вопрос Данте отвечает без труда: «Каждая наука должна считаться со способностями ученика и вести его по пути, наиболее для него легкому. Посему, так как добродетели нравственные не только кажутся, но и являются более распространенными, более известными и более нужными, чем другие, и внешне им больше подражают, было бы полезно и более пристойно следовать скорее по этому пути, чем по другому. Ведь понять пчелу как производительницу меда было бы легче, чем понять ее как производительницу воска, хотя и то и другое создается ею» (IV, 17). Таким образом, Данте прежде всего подумал о тех достойных людях, которые ведут деятельную жизнь и которых «Пир» должен был обратить на сторону философии. Поэтому он предложил им в качестве цели блаженство, то есть тот род счастья, который обычно является воздаянием для людей данного образа жизни. Данте нет нужды отрекаться от своих слов: ведь хотя часть Марии лучше, часть Марфы тоже хороша. Но, с другой стороны, тот факт, что такие люди добросовестно ведут деятельную жизнь и могут ожидать награды в виде особой разновидности счастья, еще не дает им права считать, будто их часть – наилучшая. Кто знает, могут ли они даже притязать на другую часть? Мы увидим, что есть основания сомневаться в этом.