Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех

Крушится легче дуб на крутизне
Под ветром, налетевшим с полуночи
Или рожденным в Ярбиной стране,
Чем поднял я на зов чело и очи;
И, бороду взамен лица назвав,
Она отраву сделала жесточе.

[Легче ветру выкорчевать дуб, чем мне было поднять голову. Господи, как тяжко! Как невыносимо! Плюс ко всему, «бороду взамен лица назвав», то есть сказав «борода» вместо «лицо», «она отраву сделала жесточе» — ведь я прекрасно понял, почему она так сказала! Милый мой, у тебя уже борода отросла! Ты не десятилетний мальчик, ты взрослый человек! Конечно же она упрекала меня в незрелости, в том, что я вел себя как ребенок (в отрицательном смысле слова, конечно, — не в евангельском!), поступал неразумно.]

Когда я каждый распрямил сустав,
Глаз различил, что первенцы творенья
Дождем цветов не окропляют трав;
И я увидел, полн еще смятенья,
Что Беатриче взоры навела
На Зверя, слившего два воплощенья.

Подняв голову, Данте увидел, что «первенцы творенья», то есть ангелы (сотворенные Богом прежде создания мира), «дождем цветов не окропляют трав» — прекратили разбрасывать цветы. Его взор, еще застланный пеленой слез, обратился к Беатриче. И тут он обнаружил, что она не сводит глаз со «Зверя, слившего два воплощенья» — Грифона, то есть Христа. Взгляд Беатриче неотрывно устремлен ко Христу.

Хоть за рекой и не открыв чела, —
Она себя былую побеждала
Мощнее, чем других, когда жила.

[Несмотря на то что лицо ее было скрыто и их разделяло большое расстояние, она показалась мне столь прекрасной, что красота ее превосходила любую земную красоту; она была еще прекраснее, чем при жизни — а ведь уже тогда она превосходила красотой всех других женщин.]

Крапива скорби так меня сжигала,
Что чем сильней я что-либо любил,
Тем ненавистней это мне предстало.

[В этот момент я ощутил такую жгучую боль (словно меня обожгло крапивой) за все совершенное мною зло, почувствовал такой порыв раскаяния, что наконец осознал, сколь враждебны лживые блага — и чем сильнее они отдалили меня от нее, тем более враждебными они были.]

Такой укор мне сердце укусил,
Что я упал; что делалось со мною,
То знает та, кем я повержен был.

[Меня охватила такая боль, что я упал без чувств.

«Что делалось со мною, / То знает та,
кем я повержен был» — во что я превратился,

знает лишь она, бывшая тому причиной.]

И опять возникает в памяти эпизод, связанный с Паоло и Франческой: «И я упал, как падает мертвец».

В «Божественной комедии» Данте дважды лишается чувств. Есть, конечно, еще один эпизод — переправа через Ахерон, но там это скорее поэтический прием, своего рода трюк, цель которого в том, чтобы Данте не переправлялся на лодке, как остальные несчастные. Здесь же прямая параллель: реакция на извращение любви — сначала Паоло и Франчески, а потом и своей собственной. В обоих случах скорбь и сожаление: сначала о других, потом о себе самом. Одно непростительно, другое прощено. Вот два типа восприятия жизни.

Страшная исповедь завершена, страшное обвинение со стороны Беатриче и скорбное признание в грехах со стороны Данте сделаны. Диалог заканчивается обмороком Данте, однако теперь он действительно «чист и достоин посетить светила».

И в завершение разговора о «Чистилище» прочитаем еще две терцины. Первая из них находится в той же песни и начинается со стиха 127-го.

Пока, ликующий и изумленный,
Мой дух не мог насытиться едой,
Которой алчет голод утоленный…

В этой терцине удивительным образом описывается развитие любви: чем сильнее я люблю, тем сильнее мне хочется любить; чем больше исполняется желание, тем больше оно растет. Желание — природа Самого Бога; Бог как Троица есть отношение, неугасающая любовь, желание, которое постоянно исполняется и, исполняясь, возобновляется; это и есть та пища, которая утоляет голод и заставляет алкать еще больше. Любовь — то, чем движется бытие, а природа человека — желание: чем больше ты насыщаешься, тем сильнее твой голод, твоя потребность.

И напоследок — завершение всей части, последние стихи песни тридцать третьей.

Я шел назад, священною волной