Дар милосердия

ХРОНОСДВИГ ДЛЯ ПЕНЕЛОПЫ

Первое февраля тысяча девятьсот пятьдесят шестого года стало для мисс Хаскелл знаменательной датой. В этот день выяснилось, что ей пора покупать новые очки.

По-своему знаменательным первое февраля тысяча девятьсот пятьдесят шестого года стало и для всей галактики. В тот «день» по галактическому календарю, учитывающему осевое и орбитальное вращение, из-за грубо вытесанных столпов высокомерия и тщеславия, на которых покоилось галактическое кредо, засияло нечто новое, затмив рациональный свет четверти миллиона солнц. Благодаря удачному стечению обстоятельств, сияние за считанные галактические минуты охватило всю галактическую цивилизацию, подорвав основы социоцентрического общества, и в конечном итоге заставило признать ряд примитивных культур, упорно отвергаемых Верховным Советом многие галактические столетия.

Впрочем, новым оно было лишь относительно. На примитивной Земле философы уже не первый век без устали состязались между собой в поисках лучшего определения этого феномена. Некоторые называли его «наивным сентиментализмом», а кто-то — «благоговением перед жизнью». Земные поэты, весьма поднаторевшие в тонких материях, обычно прибегали к слову «сострадание»…

На ранней же стадии первое февраля тысяча девятьсот пятьдесят шестого года ничем особенным — во всяком случае, с точки зрения мисс Хаскелл — себя не проявило, не сильно отличаясь от предшествующего ему тридцать первого января того же года. Проснулась она в обычное время и, как всегда зимой, поспешила вниз, чтобы одеться на теплой кухне. Поставив чайник, она в очередной раз высказала Пенелопе все, что думает о зимах в Новой Англии. Затем, по-прежнему ничего не подозревая, вышла на крыльцо и открыла утепленный молочный ящик.

Оттуда бесстрастно взирал счет за молоко. В глаза первым делом бросились слова «Просьба оплатить», перечеркивавшие белый лист по диагонали, а ниже — четыре строчки вместо привычных трех. Скрепя сердце, мисс Хаскелл глянула на общую сумму.

Двадцать три доллара семнадцать центов. Тогда-то и стало ясно, что день обещает быть необычным, несмотря на обманчивое начало.

Она зябко поежилась на холодном ветру. Ледяная пурга неслась с океана через цепь обрамляющих берег пологих холмов и вовсю хозяйничала во дворе, обметая крыльцо. На вершине самого высокого холма стоял мальчуган и глядел на бушующие серые волны. Мисс Хаскелл увидела его мельком, когда поворачивалась, чтобы идти обратно на кухню.

— Ума не приложу, как нам теперь быть, Пенелопа, — сетовала она, ставя на стол бутылку молока и кладя рядом счет. — Просто ума не приложу.

Пенелопа лишь зевнула, грациозно выгнув гладкую серую спинку, спрыгнула с кресла-качалки и уверенно засеменила лапками к блюдечку у плиты.

— Конечно, тебе-то нечего волноваться! — продолжала мисс Хаскелл. — Не тебе думать, как растянуть пенсию. Вся твоя забота — спать да лакать молоко. И как в тебя столько вмещается! — Она сняла с бутылки крышечку из фольги и наполнила блюдечко. — Ладно, — добавила она уже мягче, — куда я без тебя…

Поставив бутылку обратно на стол, мисс Хаскелл вытащила из буфета чайный пакетик и чашку, но, проходя мимо запорошенного метелью окна, снова заметила фигуру мальчика на холме. Ребенок изваянием застыл на вершине, не отрывая глаз от зловещей, подернутой снежной рябью морской стихии, словно видел самое захватывающее зрелище в своей жизни.

«Святые угодники, — пронеслось в голове у мисс Хаскелл, — да ведь он там околеет! Пневмонию схватит как пить дать. Додумался — на таком холоде и без пальто!».

Она решительно распахнула дверь и вышла на крыльцо. Слабый старческий голос отважно вступил в схватку с завывающим ветром:

— Мальчик! Эй, мальчик!

Тот обернулся. Даже с такого расстояния в нем чувствовалось что-то необычное.

Она поманила его в дом. Поколебавшись, мальчик двинулся на зов, спускаясь по склону через продуваемый всеми ветрами участок, где летом хозяйка выращивала красный картофель и стручковую фасоль. Маленькая фигурка легко, ни разу не споткнувшись, шагала по неровной, изрытой земле. Поднявшись на крыльцо, мальчик вопросительно взглянул на женщину.

Таких огромных, бездонных глаз ей прежде видеть не доводилось. В их серых глубинах словно таились неведомые истины, недоступные пониманию. Хладнокровие на миг покинуло мисс Хаскелл, но затем взгляд скользнул к открытому вороту странной курточки гостя, потом — на его пронзительно белые руки… Хладнокровие тут же вернулось, но на пару с негодованием.

— А ну быстро в дом, юноша! — заявила она безапелляционным тоном тети Полли, распекающей Тома Сойера. — Это ж надо — в такую холодищу торчать на ветру, да еще без пальто. Так и до беды недалеко!

Огромные серые глаза будто расширились, хотя вряд ли — куда уж шире, а выражение лица, какое мисс Хаскелл частенько наблюдала в бытность сельской учительницей, когда сгоняла мечтательную дрему со своих подопечных, вдруг изменилось, став дружелюбным и открытым.

— Мне не так уж и холодно, — произнес незнакомец на редкость приятным голосом, — но если вы настаиваете, я могу войти.