Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

Прошло еще часа три, я погладила ее по руке — рука оказалась теплой. «Я не дам ее хоронить, у нее летаргический сон», — объявила я родственникам, которые все это время сидели на кухне. «Деточка, ты переутомилась, ложись спать». — «У нее руки теплые, потрогайте». Все почему-то боялись к ней прикоснуться. Тут зашла Люба Горбунова. «Ты можешь потрогать ее руки?» — спросила я Любу. «Конечно, — она подошла к тете и закричала: — Да у нее руки теплые!» Родственники стали звонить знакомым врачам-патологоанатомам: «Сколько времени остывает тело?» — «Два часа». — «А если через шесть часов руки теплые?» — «Такого не может быть». — «Это факт». — «Ну, бывает, но крайне редко».

«Крайне редко люди спасаются», — подумала я.

К вечеру ногти на левой руке у тети все-таки посинели, а на правой были розовые, и руки — по-прежнему теплые и мягкие.

С завода привезли гроб, и тетю похоронили на следующий день на еврейском кладбище. Я положила на могилу тюльпаны. Когда мы пришли на кладбище на девятый день, тюльпаны мои лежали как свежесрезанные, как будто их принесли только сегодня.

После похорон я сразу пришла к отцу Борису. «Нарисуй мне эту частицу. Да, точно, это она. Я хорошо помню — треугольная. Тебе было это показано для укрепления веры. А то, что она три раза сказала “Да” — ей явилась Матерь Божия, и она исповедала Святую Троицу. Веруешь ли в Отца? — Да. — Сына? — Да. — И Святаго Духа. — Да. Понимаешь?»

Сразу после смерти дочери бабушка попросила принести ей жесткую табуретку и сидела только на ней, отказываясь от стульев и кресел, и ложилась в кровать лишь ночью; так она выражала свою скорбь и память о дочери — сидела неудобно.

Я вернулась в Москву и приехала к своему старцу, архимандриту Науму, и как только вошла в крошечную приемную, сразу услышала: «Вот у нее бабушка умерла. О ней еще при жизни было известно, что она будет в Раю». «Она у тебя в Раю», — повторил Батюшка, когда я ему все рассказала. — Только надо было вам договориться, чтобы она тебе после смерти явилась и сообщила, где она, — как мы теперь узнаем, в каких она селениях? Она бы пришла к Господу со смирением: “Господи, я ей обещала”, — ее бы и отпустили к тебе, так или во сне…» — «Батюшка, там такая простая и ясная жизнь была, совсем монашеская, а теперь снова одна суета». — «А ты поживи в Омске, пусть квартиру на тебя оформят». — «А как мне молиться?» — «А ты и так по-монашески молишься».

Бабушку забрали в Москву, сделали ей операцию, и она стала видеть. Омскую квартиру, как только узнали, что я собираюсь туда возвращаться, родители тут же подарили Зине, которая тогда увела на кухню бабушку, чтобы она не смогла помешать отцу Борису приготовить тетю к Царствию Небесному.

Я рассказала бабушке про библейские пророчества, про седмины пророка Даниила. Она послушала и сказала: «Я в твоего Христа верю».

Приехал отец Алексей и полностью покрестил ее — «Аще не крещен», а я плакатным пером в нотной тетради с блестящим пружинным корешком написала ей черной тушью утренние и вечерние молитвы, покрупнее, и Евангелие от Марка, в такой же тетради, потому что самое короткое — два дня переписывала. Она садилась в кресло и читала каждый день эти тетрадки от начала до конца, по три часа подряд. «В этом вся моя жизнь», — сказала она мне однажды. Каждые полгода приезжал отец Алексей, соборовал ее и причащал.

Через три года бабушку парализовало. Я в это время была в Ленинграде, как раз открывали часовню Ксении Блаженной, такое торжество было! Служил митрополит Алексий, будущий Патриарх, люди стояли по всему кладбищу, даже на могильных холмиках. Когда я вернулась домой, мама сразу повела меня к бабушке — бабушка лежала почти неживая. Ее наполовину парализовало. Рука свисала с кровати как плеть. Без сознания, уже пена изо рта идет, вот-вот конец. «Я вызвала «скорую», — рассказала мама, — а они взглянули на нее: да не трогайте вы старушку, дайте ей спокойно умереть — и уехали, только на пороге постояли, даже не подошли к ней». — «Мама! Я побегу за священником, надо ее пособоровать, может, удастся причастить». — «Делай все заочно, я тебя прошу». Я понимала, что моя тогда еще неверующая мама не хочет, чтобы соседи видели священника возле нашего дома, но тут мне пришлось поступить решительно. Мама обиделась, ушла на кухню и закрыла за собой дверь, а я побежала в церковь — там никого не было; поехала в соседнюю церковь, в Никольское, — там тоже никого. Мне подсказали, где живет священник, в Салтыковке. Он сразу согласился: «Езжайте домой, готовьте ее, я скоро приеду».

Когда пришел батюшка, мама сразу успокоилась: в обычном костюме — облачение сложено в дипломате, аккуратно подстрижен, с короткой профессорской бородкой. А он взглянул на бабушку: «Она вот-вот отойдет, нам, наверное, не успеть ее пособоровать, но попробуем, хотя бы три раза помажем, по крайности и это будет уже хорошо». Но мы все успели.