Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

Из-под престола на Голгофе (ни за что не буду хоть здесь торопиться, в конце концов, католики — они кучкой стояли за нами — подождут) меня вытащили за шиворот. Кто-то из католиков. В Магдале мы окунулись в совершенно круглое родоновое озеро, а потом нам рассказали, что недавно именно здесь убили отца Мефодия — острым камнем в висок. Тут еще остались специалисты по метанию камней — какой-то религиозный фанатик. В этом озере батюшку и нашли. Ждали-ждали к обеду, потом пошли искать и увидели, что он плавает на поверхности озера мертвый. А на сороковой день матери Магдалине приснился сон — видит она, что вода в озере словно стеклянная, и в ней отец Мефодий, она спрашивает: «Батюшка, почему так случилось?» А он отвечает ей: «Так надо было. А теперь смотри, что с вами будет». И вода в озере становится кровью, и из озера поднимается множество штыков.

В субботу позвонила моя детская подруга Лялька: «Да что мне этот шабат!» — она села в машину, заехала за мной в монастырь, и мы отправились в гости к ее маме. Как и почти все наши знакомые, которые бросили нормальную жизнь в Москве, хорошие квартиры и работы и уехали по глупости за границу, теперь она жила в жалкой съемной квартире без кухни, на непонятные деньги. Старалась продемонстрировать мне радость и благополучие, а я делала вид, что ничего не понимаю и все замечательно.

Прошла первая неделя нашего путешествия. Вифлеем с большим прорубленным квадратом — колодцем в полу, сквозь который виден еще один пол: царица Елена очень старалась и настелила драгоценные мозаичные полы с крестами, а потом в VI веке император Юстиниан не пожалел этих полов и почти на метр выше настелил новые, тоже очень красивые, но уже без крестов, чтобы Крест не попирался ногами («Стелите под ноги ковры с крестами, — как-то упрекнул нас отец Наум, — а потом жалуетесь, что благодати не имеете»). Мы тут же поменяли все ковры в храме — те, что с крестами, теперь висят в кельях по стенам (а что с ними еще делать?). И Генисаретское озеро, где я собирала камни для сестер, прямо в подряснике забравшись поглубже в воду, а какие-то туристы на берегу подошли к матушке Иулиании и, глядя на меня, сказали: «Как она тщательно работает!» И подъем на 40-дневную гору под палящим солнцем — я так и не дошла несколько метров до вершины, чуть не потеряла сознание. И Фавор с тремя кущами и Акафистной иконой Божией Матери — старенькая бумажная гравюра, ее выловили в море, в бутылке, она вся увешана маленькими серебряными и восковыми ногами, руками, ушами — кто какие исцеления получил. И Гефсиманский сад — мы оказались там в самый первый наш день в Иерусалиме, вся группа уже третий день путешествовала на автобусе вместе с цыганами из Самары, а для нас двоих — удивительно! — выделили в монастыре мать Сергию, в качестве экскурсовода, и мы втроем прошли пешком по городу, по Крестному пути, а в Гефсиманию попали как раз ко времени послеобеденного отдыха сестер — сиеста.

«Все закрыто. Приходите через два часа», — строго сказала нам сестра-вратарница. Мы стали объяснять, что у нас никак не получится еще раз тут оказаться, что дальше все по программе, что мы опоздали, что мы… все было безполезно, и тут я сообразила — да ведь в этом монастыре живет одна из бывших коломенских сестер, которую я прекрасно помню. Спросила, не знает ли ее вратарница: «Так я же ее мама!» Тут, наконец, мы узнали друг друга — в коломенские времена мама эта сначала была совсем неверующей и приезжала в монастырь к дочери с надеждой увезти ее домой. А однажды она приехала неузнаваемая — она буквально бегала по монастырю, размахивая фотографиями, сделанными ею только что в Иерусалиме во время схождения Благодатного Огня, подбегала ко всем подряд: «Да как же можно оставаться неверующим после этого? Да как же можно не быть православным? Да я своими глазами видела!» Вот чем, оказывается, все закончилось. Про сиесту было забыто, тут же нашлась ее дочь, и мы везде там побывали, о многом поговорили, чем нас только ни кормили, — а в совершенно пустом храме мы сколько угодно могли молиться у святых мощей великой княгини Елизаветы и мученицы Варвары и перед Смоленской иконой Пресвятой Богородицы, той самой, возле которой стоял на коленях в подземелье митрополит Илия в начале войны — просил о помиловании России.

А тот инженер из Киева с метлой и тряпкой в женском туалете на автобусной остановке в пустыни — зачем я его только спросила, откуда он и кем он был на Родине…

Самарский батюшка со своими подопечными улетел в Самару, а нам предстояла еще поездка на Синай.