Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

На привале я поделилась своим открытием с одной из паломниц, мы сфотографировали с ней эти большие расписные камни, и она подарила мне фотографию схождения Благодатного Огня, которую сделала в том же году на Пасху в Иерусалиме случайно, за доли секунды до того, как огонь загорелся. Толпа народа в храме снята сверху, и над каждой головой — огненный язык пламени, как венец, и видно, как эти огненные венцы спускаются с неба вереницами.

В Москве я показала фотографию Бычкову, и через два года, на Пасху, он уже и сам снимал в Иерусалимском храме схождение Благодатного Огня. Ему очень хотелось сделать такую же фотографию, запечатлеть этот невидимый человеческому глазу момент, и он снимал храм в таком же ракурсе: фотографировал воздух над головами людей («Что ты воздух снимаешь?» — «Я знаю, что я снимаю!»), когда засверкали голубые вспышки — предвестники скорого появления Огня. Как бывший фотокорреспондент, он на всякий случай проверил, а не вспышки ли это от фотоаппаратов, и подержал ладонь возле колонны — ладонь не отбрасывала тени, колонна сама стала источником света.

У него в руках было семь пучков свечей, пламя ревело, когда они зажглись, он умывался этим огнем, и ни один волос на голове его не опалился.

Тогда я и поняла, почему Благодатный Огонь сходит всегда именно в Великую Субботу, а не в Светлое Воскресение. Там, за пределами нашей жизни, ничего нет, кроме Царствия Небесного и ада, значит, там, скорее всего, сила огня разделяется, там нет привычного земного огня, который светит и обжигает. В аду — пламень палящий и тьма кромешная, адский огонь. А в Раю — свет и райская прохлада. «Бог есть Свет, и нет в Нем никакой тьмы». Так вот в Великую Субботу, когда «ад опустел» — Господь вывел всех из ада, они, «людие, седящие во тьме», вошли, наконец, во врата Рая и увидели впервые этот Огонь, Благодатный Огонь, который светит, но не обжигает. Вот и нисходит на Гроб Господень в память об этом из Рая, откуда и спускался за ними тогда в ад в Великую Субботу Христос, этот райский свет, знаменуя момент нашего спасения. В самое святое время года и на самом святом месте земли.

Во гробе плотски, во аде же с душею,

яко Бог,

в Раи же с разбойником,

и на Престоле был еси, Христе, со Отцем

и Духом,

вся исполняяй, Неописанный.

Праотцы, пророки, цари и священники, грешники и праведники, вот они все торжественно переступают порог Рая — и вспыхивают свечи на Гробе Господнем, и неопаляющее райское пламя мгновенно разлетается по всему Храму. Ад опустел.

Я еще наверху заметила, что вершина горы Хорив, на которой мы стоим, черная, словно обугленная. И соседние вершины такие же черные. А дальше — они уже коричневые, верблюжьи. И везде — в начале спуска с вершины — на сколах камней видно, что порода прогорела примерно на сантиметр, а потом — глубже — тот же цвет, что и у соседних гор. И вершины все кругом как оплавленные, совсем нет острых углов, говорят, что само название Синайских гор от слова «син» — зуб. «Так здесь же все горело! Здесь все горело и плавилось, пока он тут стоял и молился!» — «Как это горело, да это бедуины мусор жгут». — «Какой еще мусор! Все горело, и гора дымилась, и дым поднимался к небу».

«Уже не жив человек тот», — решили они там, внизу, и смастерили себе золотого тельца. Они-то как не сгорели!

А Моисей стоял в этом огне, от которого вершины обуглись, от которого горы кругом оплавились, он в этом пламени стоял и молился! Так вот она, символика Боговоплощения, ничего более величественного, чем горы и небо, на земле нет. А здесь безконечные горы и безконечное небо, и это наше безконечное видимое на земле — жалкая малость, пылинка по сравнению с Божественной безграничностью… Страшное пламя, от которого плавились вершины на сотни километров кругом, не опалило Моисея, сорок дней среди этого огня стоявшего. И это огромное, великое пламя — малая искра в сравнении с Божественным Огнем, во утробу Пречистыя вселившимся…

Как они не сгорели? Так ведь и я не сгораю, когда причащаюсь…

Раньше я думала, что именно куст Неопалимой Купины, который горел и не сгорал, пока стоял в нем Моисей, являет символику Боговоплощения, а маленькие камни с отпечатками листиков этого чудесного куста только там и обретаются, внизу, в монастыре Синайском, где растет этот куст. Нет, камни эти там повсюду — большие; и вся эта Синайская гряда — огромный отпечаток на земле — в камне — невместимого человеческому уму Неземного Божественного дела.

Может быть, это всем вокруг и так давным-давно было известно, не все ли равно, у меня словно глаза открылись, пришло новое понимание и Благовещения, и Рождества, и Искупления. И это мое понимание — такая же песчинка по сравнению с тем, что я пытаюсь понять.

Манной Небесной стали для меня синайские камни — хлеба небесного, жизни, живого прикосновения к вечности просила моя душа, а разве Отец Небесный даст камень просящему хлеба? Какое удивительное сплетение смыслов, явлений, событий…