Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

Через три дня закончился пост, и на Петра и Павла девочек покрестили, на следующий день они причастились, а еще на следующий день отправились на экскурсию по городу. Они вернулись вечерним катером и пошли на речку. А ко мне приехала в гости настоятельница Верхне-Волжского Ольгина монастыря игумения Анастасия. Я помнила ее по коломенским временам, когда она, тогда еще Татьяна, рассказывала нам после ужина, с немецким акцентом, о Патмосе и о Софийском женском монастыре и его настоятельнице — прозорливой старице Серафиме.

Владыка обнаружил мать Анастасию в Удомле, где по благословению какого-то греческого старца она устроила маленький монастырек, о существовании которого несколько лет никто не подозревал, пока мать Анастасия не развела там коров и не освоила сложнейшую технологию изготовления настоящего сыра.

Мы пили с ней чай и ели почти швейцарский удомельский сыр, и я в очередной раз уговаривала ее начинать стройку в монастыре, не дожидаясь никаких разрешений: «Россия — это не Германия, ты не рассчитывай ни на что, кроме неприятностей, а они в любом случае будут, построишь ты монастырь или не построишь. Так пусть уж лучше монастырь стоит, чем чистое поле после нас останется». Несгибаемая немецкая стратегическая логика не укладывалась в извилистые рамки тактической российской действительности. И через пять лет в Ольгином монастыре была уже новая настоятельница. А тогда мы вышли за ворота, она села за руль, чтобы ехать в свою Удомлю, а я предложила ей на прощанье взглянуть на нашу чудесную речку. Она так похожа на Иордан! Мы подъехали к берегу, вышли из машины, и тут я услышала тихое, сдавленное — помогите!.. Я сразу все поняла и кинулась к реке.

Они стояли по грудь в воде, впятером, и растерянно смотрели по сторонам: «Она же только что здесь была, рядом с нами, и ее нет…» — «Быстро выбирайтесь на берег!» — закричала я и бросилась в воду. В мутной воде ничего нельзя было разглядеть, но я все ныряла и ныряла, надеясь на чудо, а они плакали на берегу. Кругом уже стояли все монастырские и деревенские и наш священник в епитрахили. Как только начали служить молебен перед чудотворной Федоровской, девочка нашлась. Деревенские мужики выловили ее баграми в ста метрах ниже по течению, еще бы немного, и ее унесло бы в Волгу. Она лежала на берегу совсем как живая, и мы начали делать ей искусственное дыхание; прошел, наверное, час, «скорая» не приехала, и мы как-то устроились в матушкиной машине, уложили девочку и повезли в больницу. Вышел врач. «Мы привезли ее в реанимацию». Врач посмотрел на нас внимательно: «В морг вы ее привезли, понимаете? В морг».

Нашли ее документы — 20 лет, Татьяна, еврейка. День рождения в один день с моим, именины тоже, умерла в день рождения моей сестры — не забудешь, даже если захочешь.

Утром, совсем рано, вернулась из Москвы старшая группы с заплаканной студенткой; им уже все рассказали. Оказывается, студентка в четыре утра разбудила в Москве старшую — ей приснилась река («я таких снов еще никогда не видела!») в предзакатном тревожном освещении и множество детей на берегу. Они бегают по берегу, а с неба спускается икона Спасителя. «Вот такая», — она достала из сумочки маленький бумажный образок Спаса Нерукотворного. Он спускается с неба и смотрит вниз, на берег, и протягивает к реке руки — смотрит, как будто кого-то выбирает.

Все стало понятно: значит, выбрали. Покрестилась, причастилась и ушла на небо? Интересное дело, а мы? Плацдарм для спасения душ? Мы вообще как-то учитываемся? Омские мне потом рассказали, когда немного пришли в себя, что девочку эту, Татьяну, на самом деле брать на практику не собирались, боялись — она была непредсказуемая, вечно с ней что-нибудь происходило. Увлекалась рок-музыкой, но училась очень хорошо, и даже была редактором отдела поэзии в университетской многотиражке. Вот только в последнее время, перед поездкой, стала сочинять странные стихи — все больше о смерти.

Ее вписали в список уже на вокзале — она очень просилась на Оршу, и пожалели, взяли в последний момент. Ей сразу понравилось у нас: «Как я хочу здесь остаться!» Вот и осталась, слово сказано и услышано. Потом выяснилось, что мама искала ей жениха в омской синагоге среди состоятельных евреев и мечтала отправить дочку в Иерусалим. А ее выбрал Жених Небесный для Небесного Иерусалима.

Татьяна никогда не уезжала из Омска дальше, чем на дачу, это было ее первое большое путешествие. В поезде она стояла с подругой в тамбуре и смотрела в окно. «А ведь можно вот так уехать далеко-далеко, в совсем новые края, и начать там — с нуля — совсем новую жизнь…»

Татьяна улетела в Омск в цинковом гробу, этого потребовала мама, несмотря на все наши просьбы похоронить ее в монастыре. Потом она жалела о своем решении, но тогда и слышать ничего не хотела.

С тех пор эта черная — торфяная — речка перестала для меня существовать, и никто из монастырских не плавает там даже в самую страшную жару, а если кому очень нужно, я сразу возвращаю паспорт — в России много монастырей на берегу речек, плавайте там на здоровье.