Дарованная Гладиатору

Я не могу выйти замуж за противного Маниуса. Нет, нет и нет!

— Ты прекрасно выглядишь, — бормочет отец, провожая меня по грязной дороге к центру города, где состоится брачная церемония. — Такая же красивая, как твоя мать в день нашей свадьбы.

Только к счастью для неё, она выходила замуж за порядочного, благородного мужчину, а не за серийного убийцу-людоеда.

Мы задерживаемся у кузницы, пропуская горожан, спешащих на мою церемонию. Я игнорирую их добрые пожелания и смотрю на цыплят, которые бродят у лавки кузнеца, не обращая внимания на то, что вот-вот произойдёт событие, которое навсегда изменит мою жизнь.

— Выше голову, Элоиза! — рыкает мама, подходя к нам. Она придерживает своё новое платье, перепрыгивая через лужу на дороге. — И сбрось эту кислую мину с лица. Предполагается, что это будет праздник. Хотя я сомневаюсь, что Маниус будет рад, когда узнает, что женился на избалованном, непослушном ребёнке.

Я прикусываю губу от боли, когда она вновь проверяет, туго ли зашнурован на мне корсет.

— Жених! — в панике восклицает она, заметив Маниуса и его людей идущих вдалеке по дороге.

Я хватаюсь за живот. Меня скручивает от тошноты, едва я замечаю Маниуса в белой тоге. Мой обед спешит вырваться наружу, но его останавливает слишком тугой корсет.

— Он не может видеть тебя до свадьбы! — визжит мама, толкая и прижимая меня к деревянным доскам кузницы.

Образ Маниуса вызывает во мне панику. Пульс учащается. Тело начинает трястись, и я не могу дышать.

Я не могу этого сделать. Не могу!!!

— Моя вуаль!

Мама стискивает зубы.

— О, богиня Юнона (примечание переводчика: богиня Юнона – древнеримская богиня, покровительница семьи, брака, деторождения, женщин и материнства), — шипит она. — Пошли! Быстро!

Крепко схватив меня за руку, она тащит меня обратно к нашему дому на окраине городка.

— Весь город будет ждать, — бормочет она, вталкивая меня в дом. — Неблагодарное дитя. Как же я буду счастлива наконец-то избавиться от тебя. От тебя одни неприятности!

— Вуаль в моей комнате, — и я бегу в свою комнату. — Я сама её надену. Просто подожди секундочку.

С неистово колотящимся сердцем, я запираю дверь и бросаюсь к окну. Открываю его и в последний раз окидываю взглядом комнату, потому что больше не увижу её.

— Прощай, жизнь, — шепчу, прежде чем приподнять подол платья, вылезти в окно и стремглав помчаться туда, где Пегас лениво бродит по своему загону. Подол платья и новые белые туфельки тонут в грязи, но мне всё равно. Мне даже приятно их испортить. Это словно запятнать завесу невинности, которую Маниус хочет украсть у меня, но она принадлежит только мне! И только мне решать, кому она достанется!

— Пегас, — шепчу, открывая тяжёлую калитку загона. — Иди сюда, мальчик!

Он лениво подходит, поглядывая на мои руки – вдруг там окажется что-нибудь вкусненькое.

— Пора тебе заслужить своё имя, дружок, — шепчу ему на ухо, прежде чем взобраться на его спину. — Лети, Пегас. Лети!

Я пришпориваю его, и он срывается в галоп. Тяжёлые копыта Пегаса с грохотом врезаются в землю, унося меня отсюда прочь. К свободе.

— Элоиза! — кричит мама, высунувшись из окна моей комнаты. Она в ярости. — Вернись сейчас же, неблагодарное отродье!

Я же, повернувшись к ней, показываю язык, а мой верный конь всё дальше и дальше уносит меня прочь.

***

Я свободна три прекрасных дня.

Но на четвёртый, кто-то настигает меня.

Это не родители. И не Маниус.

Этот кто-то гораздо – гораздо хуже.

Работорговец.

Он бесшумно подкрадывается ко мне, пока я готовлю кролика на костре и, ударив дубинкой по затылку, погружает в темноту.

Я осознаю, что попала в плен, когда прихожу в себя на спине Пегаса с раскалывающейся головной болью. Толстый, тяжёлый ошейник, затянутый вокруг моей шеи, не даёт дышать. К ошейнику пристёгнута цепь, и она, протянувшись вниз, связана с кандалами на моих запястьях.

— Нет, — шепчу, с трудом оглядываясь вокруг. Я не вижу ничего кроме боли и агонии на лицах рабов, которые спотыкаясь, едва волочат ноги под безжалостно палящим солнцем.

— О-о-о, очнулась наконец, — мерзко ухмыляясь, говорит работорговец с грязными засаленными волосами и рваным шрамом на лбу.

Он стаскивает меня с Пегаса, и я с глухим стуком падаю в грязь. Работорговец смеётся и бьёт меня ногой по рёбрам.

— Вставай, девочка. Теперь ты принадлежишь нам.

Я судорожно сглатываю, глядя на кнут в его руке. Работорговец поглаживает длинную кожаную плеть кнута, показывая, как ему не терпится воспользоваться ею.

А потом, когда я не могу быстро подняться, он обрушивает кнут мне на спину. Я вскрикиваю от боли и ужаса, когда жалящая плеть, вспарывает моё платье и врезается в спину.

Но работорговец только усмехается.

— Вставай, рабыня!

Глава 2 Кезон

Три месяца спустя…

«Кезон! Кезон!» — скандирует толпа, когда я, стиснув рукоять своего окровавленного меча, переступаю через мёртвое тело.

Мой последний на сегодня оставшийся в живых противник, судорожно сглатывает. В его глазах застыли страх и паника. Он знает о моей репутации. О ней знает весь Рим.