Даруй им покой

В жизни Дирхарту пришлось видеть немало мертвецов, даже если не считать тех, кому он сам помог отправиться в мир иной, но впервые он поймал себя на том, что ему от души хочется отдать почести покойному. Пожалев, что его шпага осталась наверху и он не мог в знак почтения обнажить клинок, Дирхарт просто склонился перед сидящим в кресле сэром Ричардом, осенив себя крестным знамением. Он не был дворянином и удивился, насколько хорошо понимал надменного отпрыска знатного рода, который, обнаружив у себя страшные признаки, не смог, как того требовал закон, отправиться в общину прокаженных, где все были равны перед лицом болезни и где невозможно сделать тайны из собственных страданий. Дирхарт не знал, откуда у него это понимание, но был уверен, что, окажись он на месте сэра Ричарда, поступил бы так же, еще живым спустившись в склеп, чтобы не равнять себя с теми, кого болезнь лишила человеческого достоинства, чтобы не вымаливать милосердия равнодушных и не видеть мучительного сострадания любящих. И чтобы не бросать на собственную семью тень страшной заразы, способной их, здоровых и открытых для жизни, сделать негласными изгоями…

Застывшему перед мертвым бароном Дирхарту послышалось, будто рядом раздался еле слышный звук. Он вскинул голову, прислушиваясь. По его расчетам, для ночных мотыльков, которым он оставил на виду лампу, было рановато. Впрочем, он мог потерять счет времени, пока, задыхаясь, полз по каменному желобу… И тут совсем рядом что-то загремело – это с колен мертвеца упали на пол четки. Видимо, Дирхарт, обходя, слегка задел кресло. Этот звук напомнил ему, что пока он всего лишь гость в царстве мертвых, и ему очень не хотелось стать третьим, похороненным в этом склепе. Именно третьим, потому что он спускался сюда не ради того, чтобы нарушить покой сэра Ричарда.

Дирхарт обвел взглядом каменные стены и в углу, возле еще одного темного проема, куда падала тень от высокой спинки кресла, заметил его. Того, из-за кого он оказался здесь, кого искал с самого начала. Того, чья обидная гибель положила начало таким же несправедливым и жестоким смертям.

Взяв подсвечник, Дирхарт обогнул стол и подошел ближе. Снова осенил себя крестным знамением, потом присел, превозмогая волны тошноты, выдернул из-под мертвого тела плащ и прикрыл то, во что превратилось когда-то красивое гордое лицо сэра Джеффри. Пламя свечей осветило рассыпанное возле тела дамское рукоделие – игольницы, мотки ниток, наперстки и прочие изящные вещицы, назначения которых Дирхарт не знал, да и не они привлекли его внимание. Он неотрывно смотрел на лежащие среди ниток и наперстков маленькие, но острые ножницы, покрытые бурыми пятнами.

Снова, как когда-то в церкви, его посетило ощущение, будто он держит в руках перемешанные стеклышки мозаики. Только больше не было недостающих. Теперь они все были в его руках, оставалось только…

Теперь звук раздался в отдалении. Дирхарт поднял голову, прислушиваясь. Несколько мгновений было тихо, но потом до его слуха снова донесся тихий скрежет, несшийся из глубины проема, возле которого лежало тело сэра Джеффри. Дирхарт не успел заглянуть туда со свечой, но и без того был уверен – в проеме находилась дверь, а за ней – ступени, ведущие в часовню. В самой же часовне этот ход был хорошо замаскирован – недавно обыскивая ее, Дирхарт не заметил даже намека на люк. Но доносящийся сейчас сверху скрежет камня о камень подтверждал его догадку – наверху сдвигалась крышка люка.

Дирхарт отступил к противоположной стене как раз в тот момент, когда послышались приглушенные шаги, потом скрипнула, медленно поворачиваясь на тугих петлях, дверь, впуская полосу света, в которой возникла стройная мужская фигура…

Маргарет стояла возле окна, вглядываясь в темноту. В глубине сада угадывалась точка света, то скрывающаяся за колеблемыми ночным ветерком ветвями, то снова призывно сияющая. Как неверный болотный огонь, влекущий в трясину. Как властный путеводный огонь. Как обман. Как призыв. Как мольба.

Оставив распахнутым окно, Маргарет вышла из комнаты. Не набросив плаща. Не взяв фонаря. Достаточно ночной темноты, лежащей на плечах. Достаточно горящего перед внутренним взором окошка часовни, где ждал ее он…

Уверенным шагом в полной темноте она спускалась по высокой крутой лестнице между витых колонн. Тридцать лет назад она впервые поднялась по ней – безучастная ко всему тринадцатилетняя вдова, потерявшая разом мужа и ребенка. Поднялась, чтобы взять на руки теплый плачущий комок, заменивший ей умершего сына. И чтобы вернуться к жизни, увидев его отца.