Дарвиновская революция

Для Лайеля вопрос о происхождении органических видов был не просто наукой, а чем-то гораздо бо́льшим. Но после долгих бескорыстных поисков в середине 1860-х годов Лайель героически решил, что он должен-таки признать эволюционизм, а заодно склонился и к тому, что так или иначе главным причинно-следственным механизмом должен стать естественный отбор (Лайель, 1868). В этом решении ключевую роль сыграло географическое распространение видов. Работа Уоллеса от 1855 года произвела на Лайеля глубокое впечатление (рассеяв тем самым страхи автора, что она останется незамеченной), ибо Лайель вдруг понял, что если предположения и утверждения Уоллеса верны, то до эволюции остается только шаг (Уилсон, 1970, с. 1). Когда десять лет спустя Лайель последовал за своими друзьями и обратился в эволюционную веру, фактор географического распространения видов опять сыграл решающую роль. Сотворение видов, каким бы образом оно ни происходило, чудесным или нечудесным, излишне акцентирует тенденцию Бога к разумному замыслу, проявляющуюся в мире. Она, таким образом, не оставляет других возможностей, кроме как поверить в то, что организмы в общем и целом находятся именно там, где им и полагается быть, поскольку они (и только они) наилучшим образом вписываются в здешние условия. Дарвин возразил, что это не совсем так. Действительно, при наличии двух форм A и B, где формы A эволюционировали в ограниченном ареале, в результате чего и борьба за выживание тоже велась в ограниченном масштабе, тогда как формы В эволюционировали благодаря той же борьбе за жизнь, но ведшейся с гораздо бо́льшим размахом, если бы формам В пришлось скрещиваться с отдельными образчиками форм A, то, по всей вероятности, именно формы А были бы уничтожены естественным отбором. Короче говоря, когда чужеродный тип колонизирует новую область обитания, подавляя и подчиняя себе ее истинных обитателей, у нас появляется доказательство в пользу дарвинизма и против креационизма. Лайель (1906, 2:216), признавая, что такое, в общем-то, нет-нет да случалось, отдал этой теории дань, которую она заслуживала, сказав одному из друзей, что «ничто так не потрясло его веру в прежнюю доктрину (которой он до этого придерживался) о самостоятельном происхождении видов, чем факты, многие из которых были внесены в летопись совсем недавно, относящиеся к быстрой натурализации некоторых растений в странах, недавно колонизированных европейцами».

Но были и такие, кто, втуне признавая, что фактор географического распространения видов служит неоспоримым доказательством эволюции, все же оставлял открытым вопрос о естественном отборе. Одним из них был Альфред Ньютон, профессор зоологии и сравнительной анатомии Кембриджского университета, опубликовавший замечательную работу о вымерших птицах типа дронта, где он утверждал, что их взаимосвязи и распространение указывают на наличие общего предка (Ньютон и Ньютон, 1869). Будучи дарвинистом, он, однако, чувствовал, что это доказательство обязывает его быть более сдержанным. «Сможет ли на этот результат [эволюцию] повлиять процесс “естественного отбора”, – этот вопрос следует рассматривать как открытый». Другие, в частности те, кто был близок к Дарвину, пытаясь объяснить распространение видов, беззастенчиво пользовались борьбой за существование и естественным отбором, полагая при этом по принципу от обратного, что полученные ими результаты подтверждают их теорию.