Дарвиновская революция

Рассмотрим проведенный Дарвином анализ коралловых рифов. (См. Гизелин, 1969; я согласен с большинством выводов Гизелина, хотя он отстаивает ту идею, что дарвиновская философия по своей природе самостоятельна, тогда как я придерживаюсь той мысли, что очень многие положения для своей философии он заимствовал у других.) Дарвин, разумеется, не набрасывал на свои соображения плотную дедуктивную сеть законов. Но, однажды вынеся на обсуждение главную идею, что рифы образовались в результате осаждения и напластования кораллов, он показывает, что из этого предположения вытекает множество следствий, во многом так же, как это делает физик, показывающий, как, отталкиваясь от причинных аксиом, можно прийти к выводу о природе явлений. И Дарвин заявляет, что если эти следствия окажутся правильными, мы получим подтверждение его гипотезы. Здесь интересно и существенно то, что Дарвин интерпретирует эти следствия как «дедукции» (Дарвин, 1910, с. 88) и удивляется (или, по крайней мере, делает вид), что некоторые из них кажутся ему прямо-таки поразительными (1910, с. 105). Дарвин указывает, например, что поскольку атоллы и барьерные рифы, на его взгляд, возникли путем осаждения кораллов, путем их наслаивания друг на друга и врастания один в другой, то, как он и ожидал, они всегда группируются все вместе. И он был рад отметить это на карте. И точно так же, поскольку окаймляющие рифы возникли не путем осаждения, а образовались за счет поднятия морского дна, то не следует искать их среди других разновидностей рифов. И опять же, он был рад отметить на карте и эту особенность. Короче говоря, Дарвин представил свою теорию (и доказательства в пользу ее) так, как этого и следовало ожидать от геолога, который, работая в области этой науки довольно неформальным образом, был склонен к философствованию в том же духе, что Гершель и Уэвелл. И последний момент: поскольку в дальнейшем этот вопрос окажется самым важным, я должен подчеркнуть, что Дарвин, вероятнее всего (каким бы радикальным геологом-лайелианцем он ни был), серьезно отнесся к идее непротиворечивости, даже несмотря на то, что она является центральной в интерпретации vera causa, которую Уэвелл противопоставлял Лайелю. Гершель предполагал также наличие и эмпирической vera causa, и это сближало его с лайелизмом; и все же он всегда поддерживал тезис непротиворечивости и даже был согласен с Уэвеллом в том, что они многого достигли в области выработки наиболее приемлемых теорий. Принимая во внимание свободомыслие и широкие взгляды Гершеля, его влияние на Дарвина, а также независимое влияние на Дарвина со стороны Уэвелла, приходишь к выводу, что подобный эклектизм скорее можно было бы ожидать от Дарвина. Но фактор времени, видимо, тоже играет свою роль. Гершель и Дарвин стали лайелианцами, а затем пришел черед Уэвелла: под влиянием волновой теории света он признал, что тезис непротиворечивости более необходим и желателен для науки, чем все предшествующие измышления. Каковы бы ни были личные убеждения Дарвина, но для него было бы большой удачей с точки зрения тактики (хотя это и отдает цинизмом), если бы он обогатил свои представления, взяв на вооружение (там, где это возможно) методологию Уэвелла. Но это один из тех моментов, которые показывают, что Дарвин (в чем я нисколько не сомневаюсь) никогда не был лицемером.

Религиозные убеждения

Я уже говорил выше, что рассматриваемые нами ученые мужи из британского научного сообщества были, безусловно, христианами, причем христианами протестантского толка, членами государственной церкви – англиканской. Но нам важно понять, что именно это подразумевает и с чем сопряжено. Как и следует ожидать от подобного общества, любое честное признание своего неверия в Бога закрывало человеку путь к социальному и прочему успеху. Как мы знаем, всякому выпускнику Оксфорда или Кембриджа надлежало быть членом англиканской церкви, а кроме того, ему, как правило, предписывалось быть членом университетского братства, каковым он и оставался даже после выпуска. Но, хотя члены британского научного общества и были англиканцами, это, однако, не означает, что все они были безупречными христианами. Однако какими бы христианами они ни были, безупречными или нет, британская социальная и образовательная система побуждала их уделять должное время налаживанию связей между наукой и религией, защищать науку от оскорбительных нападок и по возможности доносить до общественности мысль, что наука – один из столпов религии. Ламарк и Кювье могли не думать о научно-религиозных связях, ибо занимали должность профессоров в государственных, светских учебных заведениях. Но британцев – и в силу воспитания, и в силу идеологических требований, если не голой корысти – такое отношение не устраивало. И практически каждого английского профессора геологии волновало, будет ли он духовным лицом или будет (как в случае с Лайелем) подвергнут проверке на благонадежность архиепископом Кентерберийским в паре с Лондонским и Лландафским епископами (Лайель, 1881, 1:316).