Дарвиновская революция

Во-первых, это было вызвано определенной напряженностью отношений между профессионалами и любителями. Каждый согласится с тем, что «Следы…» были особенно популярны у обычной читающей публики: шумная распродажа и множество переизданий – тому свидетельства. Должно быть, профессиональных ученых раздражал тот факт, что книга, содержавшая такое количество доказуемо абсурдных измышлений, пользуется такой популярностью. Это тем более раздражало, что здравые научные выкладки седжвиков и уэвеллов были обращены исключительно к здравомыслящей научной аудитории, для которой они, собственно, и писались. Короче говоря, автор «Следов…» оказался Иммунуилом Великовским того времени, пользуясь благосклонностью у широкой читающей публики и вызывая презрение профессиональных ученых, – реакция, обычная для такого рода мыслителей.

Во-вторых, 1840-е годы – это тяжелые времена для жителей Британских островов, очень тяжелые (Дж. Ф. К. Гаррисон, 1971). Недаром в народе их называют «голодными сороковыми», ибо эти годы отмечены экономической депрессией, засухой и развалом в сельском хозяйстве, приведшими к страшному голоду в Ирландии. Чувствовалось немалое напряжение и в обществе: хлебные законы, движение чартизма, пугающие революционные вспышки и выступления по всей Европе (особенно этим отличился 1848 год). Короче, жизнь была крайне напряженной, в том числе и для кембриджских братьев, таких как Уэвеллы, которые (поскольку их университетский гонорар изымался из суммы ренты) страшно боялись ввоза из-за границы дешевого зерна (Уэвелл возвел в аксиому выступать против беспошлинной торговли [Уэвелл, 1850]; см. также Чекленд, 1951). На фоне всех этих пертурбаций христианство, являвшееся неотъемлемой частью государственной церкви, как это было в Англии, выглядело, как оплот морали и политической стабильности – охранитель, стоявший на страже существующего порядка. И далеко не случайно именно в 1848 году ирландская поэтесса Сесиль Фрэнсис Александер опубликовала свой гимн «Все созданное ярко и прекрасно», в котором есть такие строки:

Богач в хоромах алых,
Бедняк же у ворот.
Их создал Бог, больших и малых,
И указал исход.

Короче говоря, уничтожьте христианство – и на земле в буквальном смысле разверзнется ад, и особенно это касается общества, в котором большинство населения лишено права голоса, живет на грани нищеты или в полной нищете и (если им посчастливилось) неустанно трудится, чтобы меньшинство могло купаться в роскоши. Таким образом, поскольку «Следы…» воспринимались как атака на христианство, а так оно и было – ибо «подрывали основы религии» (Брустер, 1844), – то книга, стало быть, рассматривалась и как атака на мораль, и в целом на политический строй. Покончите с христианством – и все пойдет прахом. А именно это, как указывал Хью Миллер (1847, с. 16), и было той целью, к которой стремился автор «Следов…». Следовательно, «Следы…» рассматривались не просто как атеистическая, но и как очень опасная для существующего режима книга.

Для таких ревнителей христианства, как Седжвик и Брустер, «Следы…» были головной болью. Эти мужи буквально балансировали, ступая по очень тонкому канату. Как добрые протестанты, в своей вере они полагались на Библию, а как истинные ученые, они свою веру передоверяли науке. Но их науке приходилось быть очень осторожной, чтобы не стать угрозой для Библии. Ибо как у Чемберса были критики, так были критики и у Седжвика, особенно некто Дин Кокберн из Йорка, который уверял, что, воистину, любая телега, груженная научными знаниями, а стало быть, и знаниями современной геологии, всегда едет в сторону, противоположную той, которую ей указывает Библия. Следовательно, несмотря на все свои разговоры о гармонии между наукой и религией, седжвики и им подобные особенно щепетильно и осторожно относились к научным трудам, которые, по их мнению, заходили слишком далеко и портили установленный порядок вещей, очерняя и умаляя заслуги серьезных ученых в глазах общественного большинства, не способного отличать научный шлак от золота. Брустер выразил это более откровенно: «Формулируя теорию творения, предназначенную для изучения и принятия в обществе действительно или предположительно религиозном, теоретик не должен рассчитывать на те привилегии, которые мы признаем за оригинальным исследователем» (Брустер, 1844, с. 474).