Давайте все убьем Констанцию

Фриц Вонг затопал по ковру тяжело, словно в армейских ботинках. Скрипнув каблуками, выхватил монокль и уставил его на меня.

– Ты стареешь! – воскликнул он довольно.

– Ты тоже! – отбрил я.

– Хамишь?

– Повторяю за тобой!

– Потише, будь любезен.

– Ты первый начал, – выкрикнул я. – Сам-то слышал, как ты меня назвал?

– Микки Спиллейн[106] лучше?

– Катись!

– Джон Стейнбек[107]?

– Ладно! Только не ори.

– Так пойдет? – произнес он шепотом.

– Нет, мне все еще слышно.

Фриц Вонг громко фыркнул.

– Узнаю своего милого приблудного сынка!

– Узнаю своего гулящего приблудного папашу!

Заходясь смехом, мы изобразили объятие.

Фриц Вонг вытер глаза.

– Ну, с формальностями покончено, – пророкотал он. – Как ты?

– Жив. А ты?

– Разве что. Где там провиант задержался?

Я вынул принесенное Крамли пиво.

– Поросячье пойло. Вина нет? – Фриц сделал основательный глоток и сморщился. – Ну вот. – Он грузно опустился в мое единственное кресло. – Чем я могу помочь?

– С чего ты решил, что мне нужна помощь?

– А когда она тебе была не нужна? Погоди! Это пойло не по мне. – Он вышел под дождь, тут же вернулся с бутылкой «Ле Гортона» и начал ее открывать фасонистым серебряным штопором, который вытащил из кармана.

Я вынул две не новые, но чистые банки. Презрительно на них покосившись, Фриц налил вино.

– Сорок девятый! – сказал он. – Знатный год. Не слышу восторгов.

Я выпил.

– Да не залпом! – завопил Фриц. – Ради Христа, вдыхай! Впитывай аромат!

Я вдохнул. Покрутил сосуд.

– Неплохо.

– Господи Иисусе! Неплохо?

– Дай подумать.

– Черт возьми. Не думай! Пей носом! Выдыхай через уши!

Закрыв глаза, он показал, как это делается.

Я повторил.

– Превосходно.

– Теперь сядь и заткнись.

– Это мое место, Фриц.

– Было твое.

Я сел на пол, прислонился спиной к стене, а Фриц встал надо мной, как Цезарь над муравейником.

– Ну, выкладывай факты.

Я подобрал факты и выложил.

Когда я закончил, Фриц неохотно наполнил мою банку.

– Ты этого не заслужил, – пробормотал он, – но обращение с марочным вином ты изобразил недурно. Заткнись. Потягивай.

– Если кому-нибудь по зубам раскусить Раттиган, – произнес он, потягивая, – то это мне. Или нужно было сказать «по силам»? Спокойно.

Он распахнул переднюю дверь: с неба лился прекрасный нескончаемый поток.

– Нравится?

– Очень.

– Олух! – Фриц подкрутил монокль, чтобы оглядеть большое пространство берега.

– Дом Раттиган вон там? Отсутствует семь дней? Может, нет в живых? Властительница империи убийств – да, но сама не даст увидеть себя мертвой. Однажды она просто исчезнет, и никто не будет знать, что случилось. А теперь моя очередь выкладывать факты?

Он разлил остатки «Ле Гортона», с неприязнью к банке из-под желе и с любовью к вину.

Он свободен сейчас, сказал Фриц, не снимается. За два года ни одного фильма. Стар, говорят.

– Да по кувырканью в постели второго такого юнца, как я, во всем мире не найдется! – возмущался он. – Теперь я взялся за пьесу Бернарда Шоу «Святая Иоанна»[108]. Но как в эту невероятную пьесу подобрать актеров? И вот, пока суд да дело, приступаю к роману Жюля Верна, срок авторских прав истек; у продюсера, придурка, ветер в голове, мало говорит и много ворует, так что мне нужен второразрядный писатель-фантаст – ты – обтесать этот долбаный шедевр. Говори да.

Но раньше, чем я успел открыть рот…

Под небесный водопад, сопровождаемый вспышкой и громом, Фриц рявкнул:

– Ты принят! Ну вот. Есть еще что показать и рассказать?

Я показал и рассказал.

Фотографии, вырезанные из старых газет и прикрепленные скотчем к стене над постелью. Чтобы их рассмотреть, Фриц с руганью едва не распластался на полу.

– С единственным глазом, другой пострадал на дуэли…

– На дуэли? – удивился я. – Ты никогда не рассказывал…

– Заткнись и прочти немецкому режиссеру-циклопу имена под снимками.

Я прочитал.

Фриц повторил.

– Да, я ее помню. – Он потянулся к фотографии. – И эту. Да, и эту тоже. Господи, прямо стенд «Объявлены в розыск».

– Ты со всеми работал или только с некоторыми?

– Кое с кем поработал, две схватки из трех, в мотеле Санта-Барбары. Я не хвастаюсь. Что было, то было.

– Ты никогда мне не врал, Фриц.

– Врал, но ты был слишком глуп, не догадывался. Полли. Молли. Долли. Звучит как убогий перезвон швейцарских колокольчиков. Погоди. Не может быть. Может. Да!

Он наклонялся, поправлял монокль, напряженно щурился.

– Как же я не замечал? Dummkopf[109]. Но проходило время. Годы. Вот эта, и эта, и та. Боже правый!

– Что, Фриц?

– Все они – одна и та же актриса, одна и та же женщина. Разные волосы, прически, цвет волос, косметика. Брови густые, брови тонкие, нет бровей. Губы тонкие, губы пухлые. С ресницами, без ресниц. Женские штучки. На прошлой неделе на Голливудском бульваре подходит ко мне женщина и спрашивает: «Узнаешь меня?» «Нет», – отвечаю. А она: «Я такая-то». Разглядываю ее нос. Нос сделан. Смотрю рот. Тоже сделан. Брови? Новые. Плюс к тому она сбросила тридцать фунтов и превратилась в блондинку. И с чего она взяла, что я обязан ее узнать?.. Эти снимки, где ты их взял?

– На горе Лоу…