Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Последний вечер «Первой Олимпиады футуризма» состоялся 13 января в Керчи и был самым неудачным. Зал оказался полупустым. Игорь Северянин был оттеснён на вторые роли. Разрыв стал неизбежен.

Проведя совещание с Вадимом Баяном и выработав стратегию дальнейших выступлений «чисто “эго” футуристической» группой, Северянин уехал в Петербург «зализывать раны» и писать «Крымскую трагикомедию» и «Поэзу истребления», в которых «прошёлся» по кубофутуристам. В «Крымской трагикомедии», рассказывая о знакомстве с Маяковским и сравнивая его со слоном, он писал:

Увы, я не поверил гриму
(Душа прибоем солона)…
Как поводырь, повёл по Крыму
Столь розовевшего слона.

И только где-то в смрадной Керчи

Я вдруг открыл, рассеяв сон,
Что слон-то мой — из гуттаперчи,
А следовательно — не слон.

Взорлило облегчённо тело, —

Вновь чувствую себя царём!
Поэт! поэт! совсем не дело
Ставать тебе поводырём.

В «Поэзе истребления», написанной в феврале, — а Северянин перед этим узнал о том, что его поклонница Софья Шамардина была одновременно близка не только с ним, но и с Маяковским, — Северянин был ещё более резок:

Меня взорвало это «кубо»,
В котором все бездарно сплошь, —
И я решительно и грубо
Ему свой стих точу, как нож.

Для ободрения ж народа,

Который впал в угрозный сплин,
Не Лермонтова — «с парохода»,
А бурлюков — на Сахалин!

Несмотря на это, спустя пятнадцать лет в своих «Фрагментах из воспоминаний футуриста» Давид Бурлюк посвятил Северянину несколько страниц, где отзывался о нём с заметным уважением, признавая его футуристом, упоминая «острое впечатление», которое получил, прочитав впервые в 1907 году в «Весах» его стихи и рассказав о последующих встречах. В дальнейших выступлениях в рамках «Турне кубофутуристов» Бурлюк неоднократно читал со сцены стихи Северянина. Ну а Маяковскому через четыре года предстояло сразиться с Северянином в Москве в поэтическом состязании за титул «короля поэтов». И всё же Бурлюк не преминул упомянуть, что отправить «бурлюков на Сахалин» Игорь Северянин призвал через неделю после подписания ими совместного манифеста «Идите к чёрту», опубликованного в сборнике «Рыкающий Парнас»…

Ну а с 11 января 1914 года в Одессе уже рекламировались вечера кубофутуристов Василия Каменского, Игоря Северянина, Владимира Маяковского и Давида Бурлюка. Северянин, как мы уже знаем, в Одессу не приехал — точнее, приехал позже и с другой компанией. Первыми появились кубофутуристы. В Русском театре 16 и 19 января прошли два их вечера, ведущими на которых был Пётр Пильский.

Приезд футуристов вызвал в Одессе фурор — толпы зевак следовали за ними по пятам. На первом вечере зал был полон. «Вся Одесса обчаялась, обужиналась, окалошилась, ошубилась, обиноклилась и врусскотеатрилась. Сбор был шаляпинский», — писали «Одесские новости». Маяковский был в красном пиджаке, Каменский и Бурлюк — с футуристической раскраской. Вечера прошли весело и без скандала. 19 января Давид Бурлюк выступил ещё и в Одесском литературно-артистическом клубе.

Василий Каменский в «Пути энтузиаста» вспоминал:

«Сделав обычный “авиаторский” визит к губернатору, получив разрешенье, мы выступили в городском театре, до потолка переполненном пёстрой публикой. Знакомый по Петербургу критик Пётр Пильский сказал крепкую вступительную речь, как блестящий адвокат, защищающий “тяжёлых преступников”. За ним выступил я с докладом “Смехачам наш ответ”, где дал достойную отповедь нашим врагам. Но едва коснулся литературной богадельни “седых творцов, кумиров и жрецов”, как в партере зашикали, загалдели, а на галёрке захлопали.

Замечательно, что каждый город защищает какого-нибудь одного из писателей, которого никак трогать нельзя. В Одессе таким оказался Леонид Андреев. Можно всех святых свалить с “парохода современности”, но Леонида Андреева не тронь. Я было “тронул” Андреева за убийственный пессимизм, но меня затюкали.

С таким же “успехом” выступил Маяковский, остроумно “наподдававший” малокровным символистам-поэтам. Коньком Маяковского являлся Бальмонт, как Рафаэль у Бурлюка. Но когда Бурлюк дошёл до “Я смотрю на беременный памятник Пушкину” и, особенно, до своих “писсуаров” — тут поднялся скандальный гвалт. Поклонники “изящной поэзии” оскорбились.

Между прочим, когда я читал авиаторские стихи, из первого ряда партера встал генерал (какое небывалое нарушение “общественного спокойствия”: даже генерал говорит с места, как на собрании. По тем временам это было невероятно до строгой ответственности) и заявил: