Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Концерты и выставки проходили очень шумно. К вечернему концерту я на щеке Бурлюку рисовал рыбу, а он мне собаку, и, вставив в петлицы деревянные ложки, мы шли на концерт.

После короткого и сочного доклада Доди, а говорить он умел и образно, и остроумно, мы читали нараспев стихи: он — свои, В. Каменского (из “Стеньки Разина”), Маяковского, а я начинал с Северянина, потом — Маяковского “Наш марш”, из поэмы “Человек” и “Облако в штанах”, Хлебникова “Крылышкуя золотописьмом…” и т. д. Слушали все очень внимательно, но реагировали всегда так шумно, что, казалось, зрительный зал начинал колебаться и вот-вот развалится от крика, аплодисментов и свиста. Публика чётко делилась на два лагеря — принимающих и возмущённых. Нас почти выносили на руках из зала на улицу. Кругом появлялось много друзей, много сочувствующих новому искусству и новому в жизни.

По складу своей души Додя был человек практичный с коммерческой жилкой. Он из всего старался извлечь пользу. На выставках, кроме программок и книг, продавались и картины, но картины Бурлюка шли не очень хорошо, несмотря на то, что он старался их делать на разные вкусы. Единственно, что ему удавалось продавать чуть ли не в каждом городе, это “Портрет моего дяди”. Он делал его быстро в гостинице, вклеивая куски газеты в разорванное углами лицо, имеющее три глаза, два носа и так далее. Сам я относился к исканиям новых форм очень серьёзно, и подобное легкомысленное отношение Доди меня немного шокировало и расхолаживало. Додя был превосходный администратор и опытный оратор с большим юмором. С ним всегда было легко и просто. Человек удивительной душевной мягкости и большого вселюбящего сердца. Я никогда не видел его сердитым или раздражённым. Он всё умел перевести на юмор, на улыбку. Это ему очень помогало и в общественной, и в семейной жизни. А в связи с этим его душевным качеством и философия жизненная была чрезвычайно своеобразная».

Публика валом валила на выступления. Одни воспринимали всё происходящее серьёзно, другие как «полуцирковое представление». Критики писали о том, что Бурлюк «прекрасный оратор и умеет владеть аудиторией», что он, «без сомнения, образован и талантлив», человек «бесспорно способный и умный», что он «чрезвычайно находчив и остроумен», «великолепный имитатор Северянина и Маяковского», но сам «очень слабый поэт». Ну что ж, с этим трудно поспорить. Важно другое: в каждом городе появлялись те, кого Бурлюк «заражал» любовью к искусству.

В Омске к выступлениям присоединился писатель Антон Сорокин, которого пресса иронично называла «гордостью Сибири» и «национальным Гением». Бурлюк действительно выдал Сорокину «удостоверение в гениальности», и позже Сорокин уже выдавал подобное своим ученикам. На одном из вечеров он даже прочёл манифест, в котором объявил себя королём и государем писателей и приказал всем местным газетам «завести автомобили и возить на них мозг сибирской нации, знаменитого писателя Антона Сорокина». Бурлюк подружился с Сорокиным. Он считал его «природным футуристом». Извещение, которое от лица Всероссийской федерации футуристов Бурлюк выдал «Национальному Великому писателю Антону Сорокину», гласило: «Я, Давид Бурлюк, отец российского футуризма, властью, данной мне вождями нового искусства, присоединяю Вас, Антон Сорокин, в ВФФ. Приказываем отныне именоваться в титулах своих Великим художником, а не только писателем, и извещаем, что отныне Ваше имя вписано и будет упоминаться в обращениях наших к народу в следующем порядке: Давид Бурлюк, Василий Каменский, Владимир Маяковский, Велимир Хлебников, Игорь Северянин и Антон Сорокин».

Конечно, «Всероссийская федерация футуристов» существовала только в воображении Бурлюка, но до чего же красиво!

Давид Бурлюк провёл в Омске весь март и начало апреля, написав множество картин — в открытой Сорокиным картинной галерее среди 800 работ было 67 картин и рисунков Бурлюка. Давид Давидович жил тогда в доме Александры Максимовны Эзет, тёщи его уфимского приятеля Владимира Ишерского. Вся семья Ишерских проживала в это время в Омске. Дочь Ишерского, Елизавета, вспоминала: «Бурлюк был крупным, шумным, напудрил перед уходом на свой вечер лицо и нарисовал на нём цветок. Затем вставил в петлицу фрака деревянную ложку и ушёл». «Жена Бурлюка оставила о себе впечатление очень доброй, мягкой, внешне простой (хотя и очень интеллигентной) русской женщины».

В Омске Бурлюк написал прекрасное стихотворение «Омское»: