Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Додя сам спал с семьёй в большой светлой комнате, окна которой выходили во двор. Там, кроме изрядного количества кроватей, стояло пианино, на котором в свободное время играла и пела Марианна. Довольно большую площадь в этой комнате занимала печь с лежанкой, стены которой время от времени выбеливались, так как на них разрешалось ребятам рисовать углём. Поэтому печь постоянно покрывалась деревьями, домами, людьми и разными животными ледникового периода. У Доди же в сенях был завал подрамников и холстов и, кроме того, стоял книжный шкаф, специально отведённый для красок. Я помню, как он перед отъездом в доме школы живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой улице, вместе со мной закупал краски ящиками. Он больше писал мастихином, накладывая толстые, друг на друга, слои красок. В красках он был ненасытным, и после каждого этюда на месте работы оставались десятки пустых тюбиков, но он их не бросал, а собирал и переплавлял в печке — для продажи. Их охотно покупали у него местные жители для лужения медной посуды. Писал он, кроме пейзажей, и портреты и ещё осуществил свою мечту в то лето, написал большую картину “Куликовская битва”. Когда он её всю прописал, добавляя в краски мёд, повесил на кухне около печки, где было невероятное количество мух. Сравнительно скоро мухи покрыли весь холст, наподобие липкой бумаги, и Додя ходил счастливый около этого холста и говорил: “Вот это будет фактурка”. А затем, взяв кисть, прописал всё прямо по высохшим мухам. Фактура действительно получилась оригинальная. Так за это лето была подготовлена выставка. И все картины, и необходимый материал, упаковав в ящики, мы тронулись в путь. Но мне надо было по дороге заехать домой, чтобы взять костюм и всё необходимое для концертов. Так что я, уехав один, догнал Додю в Омске, где мы пробыли недели две, дав несколько поэзоконцертов в помещении Политехнического института, в котором была открыта и выставка картин».

Тем временем политика продолжала активно вторгаться в жизнь. 5 июля Уфа была захвачена чехами, а в декабре перешла в руки колчаковцев. «В Башкирии летом остался за чешским фронтом», — вспоминал Бурлюк. Решение было очевидным — уезжать подальше от боёв, от голода, туда, где можно было заработать своим искусством и выступлениями. На восток — и не только российский. О том, что Бурлюк собирался в Японию ещё в декабре 1917-го, вспоминал Василий Каменский. Новые земли, которые можно было покорить, манили «отца российского футуризма». И подальше, подальше от разрухи и голода столиц. Собственно, решение о сибирском турне было принято раньше, и начавшаяся война подтвердила правильность намерений обладавшего безошибочной интуицией Бурлюка.

Путь лежал через Урал и Сибирь на Дальний Восток. Давид Давидович взял с собой лишь десять картин, «бросив свой трёхлетний труд в 150 картин на станции Буздяк… и в городе Уфе (100)». «От пушечной стрельбы мне нужно было спасать своих малых детей в 1918 г.», — вспоминал он. Вместе с ним в турне участвовали сестра Марианна, сестра Маруси Лида, которая тоже была художницей (в 1917 году она окончила бывшее Строгановское училище и получила звание «учёного рисовальщика» — так указано в выданном ей удостоверении), и Евгений Спасский. Семью Бурлюк перевёз в Челябинск уже в декабре.

Он был далеко не единственным «левым», уехавшим в то время в провинцию. Вообще основная тенденция авангардистского движения в 1917–1922 годах — это экспансия во все стороны света. В первой половине 1917-го масштабные гастроли устроил Василий Каменский, причём почти на каждом выступлении он читал стихи Бурлюка. Владимир Гольцшмидт в 1919-м предпринял турне по Уралу, Сибири и добрался до Владивостока, выступал в Харбине и на Камчатке и оттуда перебрался в Японию. Из Японии он собирался ехать в Америку, дублируя путь Бурлюка, но в Америку его не пустили, и в начале 1920-х через Китай, Индию и Данию он вернулся домой. В начале 1918 года во Владивосток приехал из Мариуполя Николай Асеев, в 1919-м — Сергей Третьяков. Так что путь был проторён. Но и тут Бурлюк действовал по-особенному — его гастроли были самыми масштабными не только по охвату, но и по вовлечению в них других художников и поэтов. В умении объединять совершенно разных людей и увлекать их своими идеями Бурлюку не было равных.