Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

«Я в Москве пробыл при первой пролетарской власти с 25 октября по 2 апреля включительно 1918 года, когда я уехал к семье в Уфимскую губернию и летом автоматически оказался отрезанным от своих возникновением чехословацкого фронта, поддержанного тогда же белыми орлами контрреволюции», — вспоминал он, в очередной раз путаясь с датами.

Сетуя на то, что вся слава досталась «второму призыву» футуристов, Бурлюк писал: «А мне, как одному из первых футуристов, именно о течении этом, о первом искусстве, шагавшем в ногу с пролетарской революцией десять лет назад — в острейшие моменты истории русской, всё ведомо. Я был не только одним из зачинателей, очевидцев, нет, также одним из вдохновителей часто тех, на чьи головы потом так легко и щедро упали весомые венки славы и признания».

Несмотря ни на какие ярлыки, «большевиком от искусства» Давид Бурлюк, несомненно, не был. Он относился к большевистской власти с лояльным нейтралитетом. Однако для осмысления этого как им самим, так и его критиками понадобилось время.

Глава двадцать третья. «Большое сибирское турне»

Уезжая в апреле 1918-го в Башкирию, Давид Бурлюк не мог предположить, что расставание с Москвой, а затем и с родиной будет таким долгим. Не предвидел он и того, что больше не увидит с такой любовью собранную им коллекцию картин, книг, рукописей, археологических находок. На даче в Кунцеве он останавливался в 1916–1918 годах во время своих приездов в Москву, туда же он переправлял картины, предназначенные для выставок. Библиотека и собрание картин были оставлены им на попечение новых жильцов, которые отнеслись ко всему этому отвратительно. Надежда Бурлюк, оказавшись в 1927 году в Москве, писала в Америку Бурлюкам о том, что «дачи вернуть нельзя ни в коем случае», а «Додины картины и кое-что из старины увезено инженером Яровым в Москву на 9 подводах». Это был тот самый фотограф Николай Яровов, который снимал картины Бурлюка на последней выставке «Бубнового валета». Именно он осенью 1923 года собрал работы Бурлюка, хранившиеся в Кунцеве, добавил ещё несколько работ, хранившихся у московских знакомых, и отвёз их на хранение в Дом печати на Никитском бульваре, откуда их потом передали в Государственный музейный фонд. Многие вещи, особенно большого формата, спасти не удалось — новые жильцы просто оббили ими террасу на даче. Но многое всё же удалось спасти. Ряд работ позже был передан в музеи.

В марте 1926 года Бурлюк, не утративший надежды вернуть свои картины, писал Каменскому: «Сообщаю тебе, что 200 моих картин конфискованы в Уфимском художественном музее. <…> Сообщаю тебе, что 4 воза (остатки) моего имущества находятся в кладовых Строгановского художественного училища в Москве. Там же “Ангел мира”». По просьбе Бурлюка Каменский пытался выяснить ситуацию с картинами и неоднократно бывал в Доме печати. В декабре 1929 года он писал в Нью-Йорк: «Был в Доме печати семь раз и лишь на восьмой выяснил, что там 4 года хранили твои картины — их там, по словам коменданта, около 300. И он же сказал, что за 4 года хранения надо будет заплатить порядочную сумму. <…> Заведующий сообщил сегодня, что в общем числе кажется и рисунки, и мелкие картины. А вот разрешат ли отсюда отправить к тебе часть картин — вопрос сложный. И во всяком случае его следует решить после выясненья суммы за храненье или даже после полученья картин на руки».

После рассмотрения вопроса о возврате картин руководство Дома печати согласилось взять оплату за хранение не деньгами, а частью картин — «до 10-ти», как писал Каменский. Однако Каменскому, который бывал в Москве наездами, попросту негде было хранить их, а в Америку отправить картины не разрешали. Поэтому он посоветовал Бурлюку оставить всё, как есть. Так и произошло. В мае 1931 года Бурлюк писал Эриху Голлербаху: «Говорят, что в Доме писателей в Москве имеется комната или угол в подвале, где сложены мои рукописи, письма, картины и книги. Сведения об этом имел из различных источников. Но более подробно ничего касательно раздобыть не могу за дальностью расстояния и легкомыслием московских приятелей».

Позже, в 1965 году, во время второго — и последнего — приезда в СССР Бурлюк попытается вернуть себе работы, хранившиеся в музейных запасниках. Эта попытка тоже будет неудачной.