Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

После возвращения с Ошимы Бурлюк с Пальмовым устроили выставку в Осаке, в универсальном магазине «Мицукоси» (22–29 ноября). Материальный успех обеих выставок позволил ему вызвать к себе всю семью. Ещё с Ошимы Бурлюк писал Марусе: «…болею душою за тобой с детками, никогда так не скучал», но «мне за вами приехать никак нельзя». Он дал ей инструкции, что делать немедленно по приезде в Японию, и пообещал встретить в Цуруге или в Осаке. В конце ноября к Бурлюку с Пальмовым присоединились их жёны, дети Бурлюка (Додику и Никише было тогда семь с половиной и пять с половиной лет) и Вацлав Фиала с Марианной. Теперь все были в сборе.

После выставки в Осаке художники сразу же открывают выставку в Киото, в магазине «Такасимая» (5–11 декабря). «…Пресса уделила русскому искусству исключительное внимание. В честь организаторов были даны банкеты. Много картин было приобретено японскими меценатами. Надо отметить факт — покупки японцами почти исключительно футуристического стиля», — пишет Бурлюк под псевдонимом Бука в статье «Выставка русских художников» в «Дальневосточном обозрении».

«В нашем городе они реализовали 15 картин общей стоимостью более чем 1300 иен. Кроме того, выручка от сбыта каталога составляет не менее 400 иен. Посетителей насчитали 23 тысячи человек» — это уже из доклада полиции.

Ещё находясь в Токио, Бурлюк с Пальмовым встретились с русскими художниками Сергеем Щербаковым и Николаем Недашковским (как и Бурлюк, они в 1922–1923 годах эмигрируют в США). Бурлюк знал их ещё по Харькову. Все вместе решили провести зиму в тёплых краях. Зимовка в японских домах с бумажными стенами, когда руки дрожат от холода, а голова раскалывается от дымного угара «хибаче» — ящика с горячими углями, — представлялась Бурлюку ужасной. Выбор был между Формозой (Тайванем) и островами Огасавара. Ближайший пароход отходил 18 декабря из Иокогамы на Огасавару. Бурлюк был рад этому — ведь если Тайвань был уже индустриализирован и обжит, то архипелаг Бонин представлял собой совершенную экзотику, а «в душе каждого художника, кроме того, творчеством Гогена поселена постоянная жажда по экзотическим странам». «Только представить себе! Жить на маленьком острове, среди бесконечных волн, жить на скале, куда пароход приходит раз в месяц», — писал он с восторгом. После двух суровых сибирских зим ему очень хотелось пожить «без снега, без тёплой одежды, без забот об отоплении». Сама перспектива океанского путешествия приводила его в трепет: «Кто никогда не ездил по океану, тот с особым трепетом войдёт в пароходную контору, где продаются билеты для путешественников. Большое кирпичное здание, конторки, столы и изредка входящие люди, которые наводят справки о билетах на Лондон, в Америку!.. Сердце сладостно сжимается, представляешь себе все перипетии далёкого пути…»

С собой взяли минимум: краски и холсты, бумаги и чернила — и самовар, который путешествовал с ними ещё из Москвы. Переход до Огасавары — тысяча километров — занял пять дней. Вся компания высадилась на острове Чичидзима, Бурлюки с Фиалой и Марианной поселились в деревне Оогюра, а Пальмов с Лидой вместе с Недашковским — в соседней деревне. «Хозяева японцы; они отдают нам за семь иен в месяц домик над ручьём; в домике нет потолков, крыша из пальмовых листов, когда лежишь на полу и смотришь вверх, то никогда не забудешь, что ты у тропиков».

Чичидзима стала для Бурлюка тем, чем в своё время стал для Гогена Таити. Если Ошима была для Давида Давидовича первым опытом соприкосновения с японской глубинкой, который его поразил, то Чичидзима оказалась глубинкой в кубе, о которой он писал не только с удивлением, но и с неподдельным восхищением. Помимо японцев остров населяли потомки «жителей, издавна обитавших на этих островах; южный тип, чёрные глаза, пахнущие меланезиями и полинезиями». Они были лишены «японской жантильности», без всякого стеснения во время работы они «снимают с себя одежду и остаются в узком поясе на чреслах». Да и японцы, у которых перед домами стоят деревянные ванны «фуро», вечерами ходят по улицам, не стесняясь своей наготы. Природа острова изобильна, «народ живёт обеспеченно», жизнь легка, люди воспитанны и учтивы и любят делать подарки. «Всё — чинно, спокойно, тихо». Кроме того, на острове жили потомки американских китобоев с потерпевшего крушение судна, чьим родным языком был английский. И вправду — куда уж экзотичнее.

В повести «По Тихому океану» Бурлюк просто-таки пропел оду островам, крохам суши, «павшим на голубую безмерность Тихого и Великого». «Радуешься душой, встречаясь с чистым свежим дыханием беспредельного океанического размаха» — его слова.